Альфред Бем

Альфред Людвигович Бем (1886—1945) .

Литературовед. Литературный критик до Первой мировой войны. После захвата большевиками власти эмигрировал в Чехословакию. Осел в Праге, преподавал в Пражском университете. Организовал Пражский Скит Поэтов — группу молодых русских эмигрантовпоэтов. Писал о Достоевском.

16.5.1945 - В Праге советскими органами госбезопасности арестован 59-летний Альфред Людвигович Бем, литературовед и критик, получивший известность ещё до революции.

*******************************************

 

Ведущий Михаил Соколов

Альфред Бем

Михаил Соколов: Русские Афины, Русский Оксфорд - так называли Прагу в двадцатые годы прошлого века. Здесь была одна из столиц русской эмиграции - столица науки и образования, центр образования для будущей России.

Работали: Русский юридический факультет Карлова университета, Педагогический институт, Институт сельхозкооперации, Институт коммерческих знаний и общественный Русский народный университет. Трудились: биолог Михаил Новиков, историки Александр Кизеветтер и Евгений Шмурло, Борис Евреинов и Сергей Пушкарев, философы Питирим Сорокин и Георгий Флоровский, юристы Николай Тимашев и Сергей Завадский.

Здесь были созданы семинарии, а потом - Археологический институт великого византолога Никодима Кондакова и его учеников и изучавший СССР Экономический кабинет профессора Сергея Прокоповича. Здесь был Русский зарубежный архив и Русский эмигрантский музей в Збраславском замке, который возглавил секретарь Льва Толстого Валентин Булгаков.

В Праге жили писатели Аркадий Аверченко, Василий Немирович-Данченко, Евгений Чириков, Марина Цветаева. Выходили журналы: "Воля России", "Вестник Крестьянской России" - потом "Знамя России". Их издателями были политики Виктор Чернов, Сергей Маслов, Андрей Аргунов.

Здесь с 1925 года по предложению Альфреда Бема ежегодно 6 июня отмечали День России - Пушкинский праздник, а 7 ноября - День непримиримости - чествовали память жертв большевистского террора.

Русская Прага - особый город, существовавший два десятилетия, сметенный с лица земли Второй мировой войной, нацистской, а потом советской оккупацией. Город имел особую географию, описанную в книге Анастасии Копрживовой: Русские Страшнице, Русский Бубенеч и Дейвице.

В Праге было несколько десятков тысяч русских. Это была особая среда, ее появление связано с так называемой Русской акцией. Задумал ее глава общества русских инженеров и техников в Чехословацкой республике Александр Ломшаков. "Он, - пишет Иван Савицкий, - предложил пригласить 250 студентов-техников и 700 студентов университетов доучиваться. 800 студентов из Константинополя вызвал глава чехословацкого МИДа Гирса по рекомендациям эсеров". Работавший с Деникиным и Врангелем, Александр Ломшаков ставил на аполитичность и приучение молодежи к работе.

Как бы то ни было, в начале 20-х власти Чехословакии в масштабах, какие и не снились ни одной европейской стране, проспонсировали русскую эмиграцию. По оценке Евгения Вербина, потрачено было более полумиллиарда крон, или пять процентов среднегодового бюджета республики. В Чехословакии была создана система среднего и высшего образования для служившей в белой армии эмигрантской молодежи, давшая работу и сотням преподавателей и профессоров, бежавших или высланных из России. Есть легенда, что на это была потрачена часть вывезенного из Казани в Прагу золотого запаса Российской империи.

Филолог Анастасия Копршивова, чей дед, математик Сергей Маракуев, был ректором Русского кооперативного института, эту версию не любит. Доктор Копршивова, когда я упомянул о русском золоте, которое якобы умыкнули легионеры из запасов адмирала Колчака, сурово отчитала меня. Мол, новой чешской власти оно не досталось, а процветающий "Легио-банк" проявился на пустом месте, потому что чешские добровольцы люди были деловые и при эвакуации через Владивосток продавали ненужное оружие и амуницию в обмен на сырье, которого не хватало в Европе.

Думаю, что главной причиной широкого спонсорства были тогда крепкие, а ныне уничтоженные советчиной прорусские настроения чехословацкой элиты, желание чехословацких лидеров, Масарика и Крамаржа, дать новой, послебольшевистской России кадры интеллигенции, которые сделают Москву после падения коммунизма союзником Праги. Хотели они перебить и античешские настроения, возникшие после выдачи легионерами большевикам в Иркутске адмирала Колчака.

Неслучайно самым солидным был Русский юридический факультет Карлова университета - потенциальной новой власти нужны были бы государствоведы. Факультет, замечу, давал блестящее образование не только в сфере права, но и истории, филологии, философии.

Работали также Русский педагогический институт, Институт сельхозкооперации, Высшее училище техников связи, Институт коммерческих знаний; две русские гимназии - в Праге и в Моравской Тржебове.

Из Турции, Югославии, Болгарии, со всей Европы в Прагу ехали тысячи молодых русских. Стали открываться общежития на Смихове, потом знаменитая "Свободарня". Уже в конце 1921 года в Праге было 5 тысяч студентов из России.

К середине 20-х в Чехословакии жило до 30 тысяч русских. Открывались русские рестораны, магазины, трактиры. Жизнь кипела.

Ведущий пражский культуролог, изучающий быт русской эмиграции, доктор Анастасия Копршивова, в то же время отмечает, что в этой среде не было существенного криминала.

Анастасия Копршивова: А так они пропивали весело свои стипендии, и потом не было, что есть. В залог давали свои зачетные книжки в ресторанах - это нормальное, это бытовое. В полицейских сводках, касающихся пьянства, азартных игр, или обещал жениться, забрал деньги и куда-нибудь исчез, - такие вот нормальные уголовные дела русских. Такая вот была мелкая криминализация.

В основном были азартные игры и пьянство - это было самое частое. Но, вы знаете, это не выбивалось из среды, это вписывалось в среду, потому что пьянство здесь было тоже, в азартные игры играли и чехи с удовольствием. Это было запрещено. Были рестораны, где встречались, эти рестораны были известны, это я нашла.

Потом, прежде всего у солдат добровольческой армии, были наркотики, опиум. Опиум был тогда очень распространен, они вернулись, кокаин - такие наркотики 20-х годов. Но это потом прошло - денег не было.

Михаил Соколов: Россия начала века была страной поэзии. Россия эмигрантская - вдвойне.

В Праге был создано общество, вошедшее в историю русской литературы как обитель пражской школы поэзии. Здесь перед молодыми авторами, такими, как Татьяна Ратгауз, Вячеслав Лебедев, Алла Головина, Сергей Рафальский, Владимир Мансветов, Алексей Эйснер, читали свои стихи уже знаменитые Марина Цветаева, Владислав Ходасевич, Игорь Северянин.

"Скит поэтов" создал герой моего рассказа.

Самый известный русский профессорский дом находится на окраине той старой Праги, в Дейвице. Построен он в 1925 году по проекту архитектора Владимира Брандта, возведшего затем и прекрасный православный храм на Ольшанском кладбище Праги. Адрес дома - Бучкова, ныне - Рузвельтова улица.

В книге Анастасии Корпживовой о центрах русской эмигрантской жизни в Праге есть список жильцов этого массивного здания. Одной из самых ярких фигур был тихий человек, "очень маленький (как вспоминал его ученик Ростислав Плетнев), косматый, почти карлик, с усохшей с детства одной ногой и кривоватой другой, с острым умным взглядом больших глаз".

Глаза на снимках и в самом деле смеющиеся, озорные. Профессорская бородка клинышком. И вот можно представить, как неспешно, опираясь на трость, он идет к трамвайному кругу из профессорского дома - первый в том списке, создатель "Скита поэтов" Альфред Бем, преподаватель славистики в Карловом университете.

Сегодня имя этого выпускника Петербургского университета, ученика профессоров Венгерова, Шахматова, Срезневского, участника знаменитого дореволюционного Пушкинского семинария, сотрудника Академии наук только возвращается в русскую литературу.

После Октябрьского переворота Бем уезжает в Киев, потом - Белград, Варшава, работа в Русском комитете, близком Борису Савинкову, попытки вывезти семью из Совдепии.

Уже из Праги 12 июля 1922 Бем пишет оставшемуся в Варшаве своему другу, историку и политику Борису Евреинову:

"Я получил вчера письмо от жены, в котором она сообщает, что получила разрешение на выезд. Нужна транзитная виза через Польшу.

Как Вы думаете, нужно ли ей ехать в Варшаву или через Львов? Я боюсь, что во Львове трудно будет ей помочь в случае каких-нибудь затруднений. Может быть, вы заранее посоветуетесь с друзьями, что бы ей найти пристанище, если придется остановиться на день у друзей в Варшаве. По моим расчетам, она не может выехать раньше половины августа.

Очень прошу Вас, Борис Алексеевич, помочь моим в случае, если они появятся в Польше, чем можно. Сейчас главное было - подтолкнуть с транзитной визой, которую в Киеве делают очень неохотно".

Михаил Соколов: Семья приехала к Бему не скоро. Дочь, Татьяна Бем-Рейзер, вспоминала: "Прага на всю жизнь запомнилась мне такой, какой встретила нас в этот первый день на вокзале в 1924 году. Вот такой сыроватый, темноватый день, и главное - этот запах паровозного дыма, копоти, всей вокзальной атмосферы большого города".

Но пока лишь 1922-й, и Альфред Бем пишет:

... "Живу сейчас довольно замкнуто. Веду работу со "Скитом", но это только и дает удовлетворение. Но нет той личной, дружественной обстановки, какая была в "Таверне"".

Михаил Соколов: "Таверна" - кружок русских поэтов, образовавшийся в Варшаве, в который входил и Альфред Бем. А "Скит" - то самое новое, еще не укрепившееся создание филолога, старавшегося сделать его "открытием русской эмигрантской литературы".

Первая публикация "скитовских" поэтов Сергея Рафальского и Николая Болесциса произошла в варшавской газете "За свободу", где писал и сам Альфред Бем.

Сам Альфред Бем стихов не создавал. По крайней мере, не читал и не печатал. Известно лишь одно - на смерть поэма Бориса Поплавского в газете "Меч". Зато он блистательно учил поэтике других.

Вот Альфред Бем увлеченно пишет историку Борису Евреинову: "Вы меня очень порадовали своими стихами. Вы больше других "тавернцев" поработали за это время над формой и достигли значительных результатов.

Я бы только сказал, что в присланных Вами стихах чувствуется именно техническая задача и слабая связь с Вашей личностью. Вам надо прийти к своему, такому, чтобы чувствовалось, что это только Вы и никто другой так не почувствовал".

Михаил Соколов: Перебравшись из Варшавы в Прагу и получив 3 октября 1922 года место лектора русского языка в Карловом университете, Альфред Бем полон оптимизма:

"Я почему-то уверен, что мы ближе, чем когда бы то ни было, к лучшей перемене в жизни. Главное, надо "душу живу" сохранить, а остальное приложится. Я твердо верю, что мы окажемся в лучших условиях и на радостях выпьем как следует.

Вчера беседовали долго с Кусковой и Прокоповичем. Они настроены довольно бодро, значительно бодрее, чем остальная эмиграция.

Михаил Соколов: Замечу, Кускова и Прокопович верили в эволюцию советской власти к демократии, в ее перерождение, выступали против интервенции, за что были нещадно морально биты всеми, кто был чуть правее: от Керенского и далее.

Оказавшийся в Праге 1922 года Альфред Людвигович Бем был одним из крупнейших - сейчас это уже ясно - русских филологов первой половины 20 века, автором совершенно нового, психоаналитического и в то же время конкретно-текстологического подхода к изучению творчества Федора Достоевского. Свой подход Бем именовал "методом мелких наблюдений". В Праге 30-х годов вышли три его сборника "О Достоевском" и книги - "У истоков творчества Достоевского", "Достоевский. Психоаналитические этюды". Под покровительством президента Чехословакии Томаша Масарика было создано Общество Достоевского.

А еще Бем участвовал в работе и Пражского лингвистического кружка, столь потом прозвучавшего в западной славистике, вместе с Николаем Трубецким и Романом Якобсоном, открывшего новое направление - структурализм.

А еще он был литературным критиком, чей цикл статей "Письма о литературе", полемических и ярких, собран ныне из газет 20-30-х годов - "Руль", "Меч", "Молва" - в книгу, вышедшую в Праге в 1996 году, а в России - лишь в 2001-м.

Именно Альфред Бем в 1925 году на совещании Педагогического бюро в Праге внес проект: установить ежегодный русский праздник, назвать его Днем русской культуры и приурочить его ко дню рождения Пушкина. В том же году День русской культуры прошел в 13 странах русского рассеяния.

Об Альфреде Беме я беседовал в Праге с доктором филологии Милушей Бубенниковой.

А как вы поставите его в истории русской эмигрантской литературной критики? Каков его вклад, как литературоведа, в филологию русскую?

Милуша Бубенникова: Я думаю, что его вклад постепенно возвращается в историю, потому что вы, наверное, знаете, что он проделал большую работу перед отъездом из России, в России, в Санкт-Петербургской библиотеке Академии наук, и потом в особенности в Чехословакии.

Он попал в забытье, его деятельность совсем забыта, потому что, как я всегда говорю, ему просто не повезло. Те, кто успел эмигрировать на Запад, о них писали его сотрудники по литературному делу, с которыми он встречался, общался, делал совместные проекты, в особенности по изучению Достоевского и современному литературному процессу. Те, которые очутились на Западе, могли продолжить это дело.

Но так как он был арестован 16 мая 1945 года в Праге, - все убеждены в том, что это был отряд СМЕРШа, который арестовал его, - почти с этого дня он попал в забвение. Еще до конца, скажем, 40-х годов семья пыталась как-то узнать, и друзья, и семьи эмигрантом с таким же горем пытались узнать о его судьбе, но до сих пор ничего не удалось. Вопреки усилиям, и к началу 90-х годов ничего не удалось выяснить.

И так как с февраля 1948 года в Чехословакии, вы знаете, пришли к власти коммунисты, и о русских эмигрантах перестали совсем говорить, то просто он упал совсем в забвение. И он остался в памяти очень замкнутого круга специалистов по достоеведению. Причем, о нем говорить воспрещалось.

Немножко начинал он возвращаться - не в публицистике и не в опубликованных вещах, а просто в разговорах чешских достоеведов и литературоведов - во второй половине 60-х годов. Но потом была, вы знаете, в августе 1968 года опять оккупация стран Варшавского договора - и опять было воспрещено о нем говорить.

В наши дни, с начала 90-х годов только, мы как будто воскрешаем память о его значении, о его вкладе в русскую литературу, в русское литературоведение и критику.

Что касается вклада, интересно то, что Бем был универсальной личностью, и конечно, эмиграция очень сильно повлияла на то, каким образом он развивал свою литературную деятельность.

До эмиграции он начал складываться как классический академический работник, изучающий рукописи, в особенности Толстого, в рукописном отделении Библиотеки Академии наук. Литературную учебу он начинал в Петербургской университете под руководством Венгерова и Шахматова, и он занимался в Пушкинской семинарии вместе с Комаровичем, с Тыняновым и своим очень близким другом Долининым. Потом поступил на работу в Академию наук, там занимался рукописями Толстого и готовил библиографии толстовских работ, выставку, посвященную Толстому.

Эмигрировав где-то в начале 20-х годов (потому что точных данных не удалось выяснить), он очутился на полгода в Белграде, где, наверное, работал для Земгора местного. Потом перебрался в Варшаву, где прожил полтора года, причем он там занимался в особенности публицистикой и писал очень интересные публицистические отзывы о политической ситуации в России, в особенности в газету "Свобода", публиковавшуюся в Варшаве.

В Прагу он попал, вы знаете, наверное, каким образом, - по приглашению чехословацкого правительства, Русской акции - и получил место преподавателя в Карловом университете. И можете себе представить, что, хотя он получал стипендию от Министерства иностранных дел и работал преподавателем, у него все это время недоставало денег, как у многих эмигрантов.

И он был вынужден расширить круг своих интересов. Поэтому, очень мечтая о продолжении академической деятельности (о чем большое свидетельство - его переписка со Срезневским, длившаяся до 1936 года и подготовленная к публикации), одновременно он встал на путь популяризации русской литературы.

Так что одна линия - это академическое дело - основание семинарии по изучению Достоевского в 1925 году в рамках Русского народного университета. Организация очень интересных семинаров и лекций, было очень много у него выступлений по разным аспектам творчества Достоевского.

Он общался с видными учеными, русскими, украинскими, чешскими, немецкими учеными того времени. В особенности упомяну Якобсона, Зеньковского, Плетнева, Степуна, из чешских представителей - прежде всего слависты Горак, а также Вацлав Тиле, Яков Махал, это был просто цвет чешской науки того времени.

Он повлиял решающим образом на то, что в 1930 году было создано в Праге международное общество Достоевского, и был в 1931 году принят в Славянский институт и в 1933 году - в Пражский лингвистический кружок.

Одновременно шла линия популяризации, как я сказала. Множество, около 500, статей опубликованы в русской зарубежной печати, в особенности в газетах "Руль", "Меч", "Молва", в пражских газетах, и одновременно в чешских газетах популяризировалась русская литература.

Он писал множество рецензий на современные произведения русских писателей, пражских в особенности, потому что он был тесно связан со "Скитом поэтом" - кружком русских молодых поэтов в Праге. Он был его руководителем на протяжении многих лет - с 1922 года по 1940 год.

Кроме того, он участвовал в бурной полемике с "русским Парижем", в особенности с Адамовичем. Немножко его взгляды совпадали с Ходасевичем, была такая интересная статья опубликованна о некотором "треугольнике" этих трех писателей и одновременно критиков, которые создавали литературный климат того времени в эмиграции.

Он был наставником многих поэтов в Праге, таких, как Головина, Алексей Эйснер, Вячеслав Лебедев. Он с ними общался, он им читал лекции по поэтике, по истории русской литературы. Он читал также лекции в Институте Каменского, но это было только в начале 20-х годов.

Но, даже работая преподавателем в основном русского языка в Карловом университете, у него всегда был какой-нибудь семинар по литературе. И даже в семинариях или кружках русского языка он в своей программе занимался анализом произведений русской литературы, как классической, так и современной. Так что его деятельность была очень широкого характера.

У него была также большая переписка со многими писателями того времени. Назову, например, Гиппиус, Ремезова, Вячеслава Иванова. И была переписка с видными представителями Чехословакии того времени.

Михаил Соколов: Рассказывала Милуша Бубенникова.

В эфире специальная программа Радио Свобода "Продолжительность жизни". У микрофона Михаил Соколов.

Прага была столицей российской левой эмиграции - беглецов от правого и левого большевизма. Здешний союз Земских и городских деятелей был под контролем эсеров, эта же партия Чернова и Керенского издавала журнал "Воля России". Здесь же была создана бывшими эсерами и кадетами социал-либеральная группа, потом партия "Крестьянская Россия".

В то же время, по мнению достаточно левого студенческого лидера 20-х Николая Быстрова, большинство учащихся из них было правыми, но не в силу убеждений, а в силу "прошлых воспоминаний и переживаний".

Доктор Милуша Бубенникова считает, что поколение молодой профессуры 20-х (тому же Бему было в начале эмиграции всего 36), то есть студентов начала 20 века, имело несколько иные взгляды. Это были взгляды левонароднической интеллигенции.

Милуша Бубенникова: Это, во-первых, судьба всего того поколения - оно было очень активно в общественной жизни. Он относился к поколению, которое еще в 10-х годах очень активно работало для крушения той системы, которая тогда царила в России. Он был очень строго против монархии, например. Он был сторонником демократии, парламентаризма и свободных выборов, в которых могли бы принять участие все люди, без различия имущества и происхождения.

Я не знаю, знаете ли вы, что, во-первых, он еще из Киевского университета был исключен за свою политическую деятельность среди студентов. Потом, продолжая учебу в Санкт-Петербурге, опять в конце учебы был арестован за участие в какой-то манифестации и за то, что у него дома нашлись какие-то листовки. И не будь поддержки его академических наставников, как Шахматов, Срезневский, кто знает, смог бы он вообще закончить Петербургский университет. Он закончил его, сдав последние экзамены, уже занимаясь работой в Библиотеке Академии наук в 1912 году.

Вот это было просто поколение, которое активно принимало участие в крушении монархии в России. Он был активным сторонником мартовской революции. И конечно, когда все кончилось так, как кончилось, он чувствовал большую ответственность за это развитие событий. И эта ответственность появляется в его новых публичных выступлениях и напечатанных выступлениях.

И отголосок этой ответственности появляется также в его работах о литературном процессе. В серии "Письма о литературе", например, есть статьи "О процессах в России в 30-х годах". Или, говоря о первом Съезде советских писателей, всюду просвечивается его политическая позиция в литературных выступлениях.

Я думаю, это можно объяснить. Это просто не покорение судьбе, неравнодушие, ответственность за судьбу России.

Михаил Соколов: Альфред Бем по своим взглядам вполне соответствовал той интеллектуальной среде, которая доминировала в столице Чехословакии 20-30-х годов. Но кроме того, увлекался психоанализом, и это было связано с именем его близкого друга - врача-психиатра Николая Осипова, много писавшего на темы психологии литературного творчества.

В печатавшемся в 1935 году под редакцией Бема сборнике памяти Осипова опубликована статья "Страшное у Гоголя и Достоевского" - чем не тема для доктора медицины? Он был литературоведу близок и дорог, когда писал блистательные фрейдистские эссе на тему "Революция и сон".

Русская эмиграция шла от народнического позитивизма и апологии прогресса, к религиозной философии. И Бем здесь не исключение. Хотя его современникам казалось, что филолог не поспевает за временем. Это заметно и в отношении "Скита поэтов", собиравшегося до 1940 года.

Сначала был успех. Школа Бема выдвинула поэтов: Эмилию Чегиринцеву, Аллу Головину, Татьяну Ратгауз, Алексея Эйснера, Сергея Рафальского, Бориса Семенова, Вячеслава Лебедева; прозаиков: Василия Федорова, Александра Воеводина, Ивана Тидемана, Вадима Морковина; эссеиста Василия Гессена. Молодых стал печатать пражский журнал "Студенческие годы". Затем в 1926 -27 годах скитовскую молодежь стала печатать и "Воля России", тогда же - "Годы" и "Своими путями". Вышли 4 сборника альманаха "Скит".

Любовь Белошевская цитирует слова Бема о том, что объединяло тех, кто входил в "Скит поэтов": "Общение на почве творческих исканий. Убеждение в необходимости работы над собой. Стремление быть с "веком наравне". Чуткое прислушивание к явлениям литературы. Отношение к советской литературе. Свобода критики".

Михаил Соколов: Лидер "монрпарнасцев" Георгий Адамович клеил в "Последних новостях" 1935 года пражанам ярлыки: "У нас тут (то есть в Париже) - все больше звезды, покойники да ангелы. Там - аэропланы. Парижане - пессимисты и меланхолики, пражане - оптимисты и здоровяки.

Уже в середине 30-х, участвуя в полемике мэтров парижской критики Ходасевича и Адамовича, Альфред Бем писал: "Поэтическое развитие Праги шло иным путем, чем в остальной эмиграции. Если Париж продолжал линию, оборванную революцией, непосредственно примыкая к школе символистов, почти не отразив на себе русского футуризма и его своеобразного преломления в поэзии Бориса Пастернака и Марины Цветаевой, то Прага прошла и через имажинизм, смягченный лирическим упором Сергея Есенина, и через Владимира Маяковского, и через Бориса Пастернака. Это не подражание, а естественный путь развития русской поэзии.

Думается мне, именно здесь лежит одно из основных различий между "пражской" и "парижской школами", если уж о них нужно говорить".

Михаил Соколов: С кризисом эмиграции, когда возвращение в России, вроде бы отложенное, оказалось с прицелом на вечность, в отношениях пражских поэтом незамеченного поколения пошли трещины. К середине 30-х годов наметился раскол.

Как пишет Любовь Белошевская, углублялся конфликт между Бемом и Владимиром Мансветовым. И приводит цитату из письма: "Несколько чудаков кое-как живут и кое-что пописывают. Раза два в месяц сходятся в кафе (не сходясь, друг с другом ни в чем другом), читают друг другу свое "кое-что", сплетничают немного, иногда обижаются друг на друга, чтобы потом, впрочем, помириться (не друг с другом, а с "положением вещей").

В 1935 Мансветов, не принимавший бемовский подход к поэзии, определенной как "вечный мир, преображенный внутренним миром поэта", о Беме отзывается весьма язвительно: "Скит руководился Бемом - человеком с определенными литературными взглядами ("активизм" в литературе, бодрость в поэзии и несоциалистический - а какой? - реализм в прозе и прочее, прочее), с розовыми очками на переносице".

Оптимист был, значит, Альфред Людвигович, а время для того было неподходящее. Как писал Алексей Эйснер: "Весь мир теперь - нетопленый вагон".

...Май 1945 года для одних в Чехословакии, как и по всей Европе, был месяцем освобождения. И одновременно под грохот салютов он тут же становился месяцем бесчисленных трагедий. Многие тогда стали мишенью широко заброшенной в Восточную Европу чекистской сети.

НКВД и СМЕРШ арестовывали не столько пособников нацистов, сколько противников коммунизма, особенно из числа старых эмигрантов. В их число попал и доктор филологии Альфред Бем. Точно так же в неизвестность сгинули и многие другие пражане, коллеги и друзья литературоведа.

У доктора Анастасии Копрживовой есть уникальная картотека - сотни фамилий русских эмигрантов, депортированных из Праги советскими оккупационными властями. Большинство исчезло бесследно. Из 300 человек в далеко не полном списке выжило около 40. Многие не смогли вернуться из СССР в Чехословакию.

Воспоминания написать философ Чхеидзе, проведший 10 лет в ГУЛАГе.

Анастасия Вуколова-Копршивова, чей дед, математик Сергей Маракуев, возглавлял Кооперативный институт в Праге, рассказывает.

Анастасия Копршивова: Аресты производил СМЕРШ по документам, которые нам все-таки вернули посредством посольства российского здесь. Не всегда СМЕРШ, а оперативные группы отдельных фронтов. Так шла конкуренция - у кого будет больше, как я думаю, поэтому туда попали разные случайные, во-первых, во-вторых, неожиданно арестованные, которых выпустили.

Центральный контроль, по всей вероятности, не существовал. Так как, например, рассказывает Ирина Рафальского, дочь дипломата Рафальского, что его арестовали, а потом еще приходили пять раз разные группы его арестовывать, а они говорили, что его нет.

Пара писем осталась, мы знаем, у кого что-то есть, но это все. У меня две маленькие записочки, которые остались после смерти деда, это он еще как-то в Праге смог передать.

Судьба деда очень короткая. Его арестовали в конце мая, в августе его осудили на 8 лет трудового воспитательного лагеря, ему было 70 с чем-то лет. А в сентябре, месяц спустя, он умер. Написали мне, что в пересыльной тюрьме, даже не написали где. Кто-то говорил, что в Орле. Но в Орле или нет - мы не узнаем.

Михаил Соколов: Хороший знакомый Альфреда Бема, переводчик Николай Быстров отбыл в ГУЛАГе 10 лет. Его сын - известный журналист Владимир Быстров, коллега госпожи Копрживовой по комитету "Они были первыми" - много сделал для того, чтобы добиться от советской, а потом российской власти правды о людях, пострадавших от сталинских репрессий в Чехословакии, написал несколько книг. И вот теперь юридический результат его работы.

Владимир Быстров: В прошлом году, в апреле месяце, чехословацкий парламент принял закон о компенсациях для чехословацких граждан, которые были похищены в Советский Союз и его лагеря или лагеря, которые Советский Союз создал в других странах. Причем в комментарии к проекту закона говорилось о том, что это компенсация за то, что государство не сумело защитить своих граждан на своей территории.

Закон касается и исходит из того, что прямых жертв из русской эмиграции - никого, а из чехов - может быть, десяток людей. Эта компенсация переносится в сокращенном виде на вдов и детей. Список всех - и тех, у которых не было гражданства, но они здесь проживали более 20 лет, - этот список содержит около 400 фамилий. Предполагается, что их гораздо больше, потому что мы исходим только из чистых документов, исходим из того, если кто-то кого-то искал, если у них были семьи.

Скажем, в Союзе известный писатель одно время был, очень популярный, один из старейших писателей, самый пожилой писатель, который поддержал тогда перестройку, - Раевский. Это был русский эмигрант, который здесь, в Праге, окончил естествоведческий факультет, стал доктором естествоведения, писал здесь свои стихи, свои книги, но не был гражданином. Он был холостяком. Его увезли, и никто его здесь не искал.

Михаил Соколов: Он там, собственно и остался.

Владимир Быстров: Он там и остался, потом попал в ссылку в Алма-Ату, там он женился, и потом стал известным писателей опять. Так что, сколько было таких...

Скажем, священники. Мы про одного священника знаем. Если были какие-то другие, мы не знаем, а про одного знаем, потому что он был самый популярный здесь, потому что это был кавалерист, военный, очень популярный человек.

В настоящее время те органы, которые занимаются компенсацией, говорят, что к ним поступило около 200 ходатайств.

Михаил Соколов: Пока что активисты комитета "Они были первыми" бьются, как об стенку лбом, старясь получить документы о судьбе пропавших в СССР. Пока по большей части бесполезно - Прокуратура России через МИД часто присылает пустые отписки. А филологи недоумевают.

Известно, что Альфреда Бема весьма волновало происходящее в СССР. Рассказывает доктор Милуша Бубенникова.

Милуша Бубенникова: Я только могу сказать, что он был на протяжении всех этих лет в тесном контакте - пытался, потому что были, наверное, какие-то ограничения, - с тем, кто происходило в Советском Союзе. И в этом ему помогали не только, наверное, его политические контакты, а также богатая литература, покупающаяся в Славянскую библиотеку. Потому что на протяжении всех лет он публиковал регулярно рецензии, аннотации всего, что издавалось в академической области в литературоведении в советской России.

Он как будто поддерживал связь славистов с реальностью в советской России, что не многие делали. Были другие, которые пытались как будто оградиться от всего мира. О нет, он был в контакте.

Вы знаете, что одной из программ "Крестьянской России" - было организовать постоянные лекции, дискуссии о том, что происходит в советской России. Они в клубе собирались.

И это опять связано с процессом развития политической жизни в эмиграции. Если они вначале дублировали те политические течения, которые они застали или они бросили в России начале 20-х годов, потом, в процессе развития, когда они начинали понимать, что возврата нет в Россию, при их жизни нет, они начали пытаться ответить на вопрос: ассимилироваться ли, каким образом поступить?

И в первой половине 30-х годов возникают такие тенденции, что евразийцы получают поддержку и даже тенденция возвращенцев. Правда, я думаю, что Бему никогда не пришло в голову вернуться в Россию, но он был где-то на грани этого процесса, очень интенсивно был включен в эти проблемы.

Михаил Соколов: Но зачем советской контрразведке было арестовывать и уничтожать, казалось бы, абсолютно безобидного филолога Альфреда Бема?

Для тех, кто заглянул в архивы 20-30-х годов, ясна закономерная неизбежность того, что профессор Альфред Бем окажется в черном списке НКВД, да еще и одним из первых.

Альфред Бем писал в 20-е годы: "Русская революция - не бунт рабов, а страшная социальная катастрофа, сопровождающаяся жестокой внутренней междоусобной борьбой. Страшно в ней именно то, что по разные стороны баррикады очутились очень близкие друг другу в прошлом люди, что буквально брат шел на брата".

Михаил Соколов: Как и многие его коллеги, доктор Альфред Бем был убежденный враг большевистской власти. В Варшаве 1921 года он работал в Русском комитете, который занимался устройством русских эмигрантов, печатался в газете "Свобода". Был связан с Борисом Савинковым. Именно там Альфред Бем стал создателем вместе с бывшим эсером Сергеем Масловым группы "Крестьянская Россия".

В неопубликованном дневнике Сергея Маслова рассказывается о встрече с Альфредом Бемом в Варшаве 24 сентября 1921 года и о том, что они говорили о необходимости создания партии национально-государственных задач с опорой на крестьянство.

В дневнике Сергея Маслова есть запись: "Бем дал согласие принять участие в складывающейся политической группировке и готов оказать посильное содействие".

30 сентября 1921 года в беседе с Маловым Бем признал, что издание сборника, который явился бы "Вехами" народничества было бы делом первостепенной важности.

С осени 1921 по 1934 год Альфред Бем был активным участником политических проектов Сергея Маслова, в которые втянулось несколько сот человек по всему миру: Прага, Париж, Харбин, Нью-Йорк, Таллинн, Варшава. Это были политики из числа бывших кадетов и эсеров, отринувших ставку на примитивный народолюбивый социализм. Их проекты совместных активных действий левых и центристов, врагов большевиков, были достаточно опасны для Кремля

С 1924 по 1928 год существовал "Республиканско-Демократический союз", в котором крестьянороссы-демократы сотрудничали с левыми кадетами Павла Милюкова во имя достижения таких целей: государственное устройство России на основах республиканско-демократического строя с сильной, подзаконной и ответственной перед Народным представительством исполнительной властью; гарантии прав человека и гражданина и гражданского равноправия; независимый суд; демократическое самоуправление; областная автономия и федерация.

Тактическая платформа РДС была такая : в целях освобождения России от коммунистической власти Союз признает целесообразными революционные и мирные формы борьбы с нею.

Альфред Бем был в курсе многих антибольшевистских акций. Так я выяснил, что все протоколы объединительного совещания РДС, в котором принимали участие Павел Милюков, Сергей Мельгунов, Андрей Аргунов, Сергей Маслов, были в 1924 году написаны его рукой.

Кроме пропагандистской и идейной борьбы, была и другая. Теперь можно считать доказанным, что до конца 30-х годов действовали и конспиративные структуры демократической эмиграции. Все они - а разговор о них предстоит специальный - ставили целью проникновение на территорию Советской России, переброску литературы и своего актива для создания своих ячеек и просто организовывали тайные поездки тех, кто мог по-журналистски ярко написать правду о России большевистской.

Альфред Бем принимал участие в большинстве заседаний специального комитета по доставке в Россию 1928-29 года антикоммунистической литературы.

А в газете "Руль" в 1931 году Бем страстно защищал память Николая Гумилева, считая, что поэту выпало на долю оставить след исключительного отдания себя долгу и принятия неизбежности испытания, которое переживалось многими и многими русскими людьми, но которое нашло только в творчестве Гумилева полное выражение. "Сейчас ясно только одно: Гумилев заплатил жизнью за свои убеждения, - писал Бем. - И никто не сомневается, что смерть он встретил так же мужественно, как смотрел ей в глаза на войне".

Или вот что писал Бем об упаде советской словесности: "Предательская рука Горького легла на плечи русской литературы. Сам он своим Климом Самгиным вступил на путь тягучей реалистической прозы, представляющей собой запоздалый пережиток 60-70 годов".

Михаил Соколов: В статье "Психология тыла" 16 апреля 1931 года в газете "Руль" Альфред Бем противопоставляет тыловые упадочные настроения русской эмиграции в Париже с его мирным комфортом, как он писал, ожесточенной борьбе и страданиям населения в России и устремленностью к ней "всех чувств и мыслей" у эмигрантов, расселившихся в более близких к границе странах и потому живее чувствующих биение тамошней жизни.

Лишь в 1934 году, поссорившись со старыми друзьями от политики, Альфред Бем отдался собственно литературной и филологической деятельности.

Доктор филологии Милуша Бубенникова считает, что уход его из политики был продиктован принятием чехословацкого гражданства.

Милуша Бубенникова: Я просто думаю, что это было его лично решение - еще больше замкнуться в литературных проблемах. Как будто такой скептицизм в возможности влиять на эти процессы. Просто еще более глубокое включение своих литературных тем и работ.

Он продолжал, он признает, что продолжал еще некоторое время выступать в этом духе и в политических дискуссиях того времени, но просто в организационном смысле он ограничил свою деятельность, а также, я бы сказала, вообще активность деятельности в политической жизни.

И может быть, это отчасти связано тоже с процессом... Если вы знаете, в 1937 году он принял чехословацкое гражданство, и конечно, этот процесс длился некоторое время. Если он решил принять чехословацкое гражданство, то это значило, что он как будто решил свой жизненный путь. Он хотел быть более лояльным к его новой стране. Условием, чтобы получить гражданство, было то, что один из городов Чехословакии ему должен был дать сертификат о том, что он там имеет свое право на жительство. У нас это называется "домовское право". Не знаете, знаете ли вы этот термин.

Я думаю, что он хотел быть более лояльным к новому государству, к новой стране, которая приняла его в свои ряды.

И конечно, вы знаете, что в 1934 году был подписан чехословацко-советский договор. Кроме того, Гитлер появился в Германии. И просто под давлением этих события Чехословакия стала меньше и меньше поддерживать деятельность кружков и разных организаций. И он, просто понимая эти процессы, хотел отойти в сторону.

Михаил Соколов: Возможно, что и так. Скорее, пришло разочарование: сталинизм креп, многие в эмиграции видели его альтернативной гитлеризм, демократический Запад раскисал, попадал в тенета советской пропаганды. Так было. Осталось преподавание и литература.

В 1939 году Чехословакия была оккупирована. Немцы в протекторате, закрыли все чешские вузы, включая и Карлов университет, где Бем был лектором.

Действовал еще Русский свободный университет. 13 декабря 1939 года, например, Бем читал там доклад "О русском романтизме".

Исследователь творчества Альфреда Бем Милуша Бубенникова рассказывает о его жизни во время Второй мировой войны.

Как складывалась его война, когда уже была оккупация?

Милуша Бубенникова: Его судьба складывалась таким образом, что вследствие закрытия высших учебных заведений осенью 1939 года он лишился работы в Карловом университете, так как все высшие учебные заведения были закрыты.

Уже с осени 1939 года он работал преподавателем русского языка в одной из пражских реальных гимназий. Он проработал там три года, его поддерживал директор этой гимназии.

Михаил Соколов: Это русская гимназия была?

Милуша Бубенникова: Нет, это была чешская гимназия, но директором был бывший легионер. И вы знаете, что легионеры в жизни эмиграции сыграли очень важную роль. Он был директором этой гимназии, он давал Бему возможность заработка. Он три года там проработал, существуют документы, фотографии, и даже улыбающиеся лица его учеников того времени.

Последний учебный год он там проработал - 1941-42 и потом лишился возможности заработка. И с тех пор материальные условия его и его семьи были очень сложные. Мы знаем, что он работал на кратковременных курсах русского языка в разных языковых школах, давал частные уроки. Говорят, что он преподавал русский язык в немецком университете, но документа, доказывающего это, я пока не видела.

Михаил Соколов: И в Русском народном университете он тоже работал.

Милуша Бубенникова: Он работал, но Русский народный университет нельзя себе представить как нормально. Это была скорее расширенная семинария, это был как будто академический клуб людей, занимающихся русской культурой. Так что там денег не было регулярных, уроков не было. Это была скорее попытка формально сохраниться.

В академической жизни он принимал участие в некоторых общих проектах, как публикация книги, посвященной сотой годовщине смерти Лермонтова. Но все меньше и меньше было возможностей публиковать, потому что чешские академические издания закрывались, русских почти не было.

К сожалению, в самом начале 1945 года, в январе, он принял участие в работе такой организации, называлась она Фонд Германа Хайдриха. Это был фонд, который должен был включить в себя все бывшие академические чешские организации, как Славянский институт. Также чешские академические представители считали его орудием ликвидации чешской науки фашистскими властями. Так что в глазах чешских академических представителей это ему очень повредило. Хотя, конечно, в этом есть очень грустная ирония. Уйти туда на работу в январе 1945 года - я в этом вижу факт, что его заставили туда уйти материальные условия, там работать.

По архивным материалам, он там занимался фактически аннотациями разных славистских газет и книг в мире. У него была очень большая рабочая нагрузка, он работал 60 часов в неделю.

Мне кажется, он туда пошел, ожидая улучшения своих материальных условий, которые позволили бы ему продолжить его академические занятия. Но в результате он так был включен в это, как будто мы говорим о том, кто работает на своего властителя. Он там был фактически рабочим, не имеющим никаких прав, но имеющим очень много работы - чернорабочим.

И эта работа длилась примерно до половины апреля. В начале мая, вы знаете, уже был конец войны.

Михаил Соколов: Рассказывала Милуша Бубенникова.

В 1944 году вышла последняя, небольшая книга Альфреда Бема - "Церковь и русский литературный язык".

Война шла к концу. Ждать от советской власти теплого приема Альфред Бем не мог. Было известно, как поступили чекисты с теми эмигрантами, которые попались им на Западной Украине и в Белоруссии в 1939 году: в лучшем случае их ждала ссылка или лагеря, мужчин чаще всего расстреливали.

О массовых казнях много писали русские газеты, особенно после того, как в 1941 году во Львове и других украинских городках немцы находили в тюрьмах горы трупов расстрелянных чекистами. В Пскове палачи из НКВД просто подожгли тюрьму с политзаключенными, в Орле уничтожили сотни политических, в их числе Христиана Раковского, Марию Спиридонову.

Альфред Бем имел о происходившем информацию из первых рук - во время Второй мировой войны он переписывался с прошедшим тюрьму и ссылку 30-х годов литературоведом Ивановым-Разумником, сумевшим выехать из Царского Села с женой в Германию в 1942 году.

Почему же доктор Бем не ушел весной 1945 года на Запад?

Исследователь Милуша Бубенникова беседовала с членами семьи литературоведа.

А почему он не уехал? Некоторые же ушли в американскую зону, в Плзень, как профессор Дмитрий Иванцов, например, и другие.

Милуша Бубенникова: Об этом было очень много разговоров. Просто, знаете, его обе дочери в годы войны вышли замуж. В 1943 году у него родилась первая внучка, в самом начале 1945 года у него родился внук. Просто, мне кажется, морально он не смог бросить своих внучат, своих детей.

Кроме того, я говорила со многими людьми, которые из семей эмигрантов. Они мне сказали, что период, когда возможно было покинуть Прагу, был очень короткий. Это требовало большой решимости этих людей, причем они не уверены были в том, что им удастся куда-то бежать.

Но я думаю, что основными причинами того, что он никуда не двинулся и остался в Праге, было рождение его внучки и состояние его здоровья. Все годы войны он очень плохо себя чувствовал, в его дневнике постоянные записи о проблемах со здоровьем. У него был очень маленькие вес - около 42 килограммов. Представляете себе?

Так что, я думаю, эти все обстоятельства повлияли на его решение, что он не покинет Прагу. Хотя он очень хорошо чувствовал, что это конец - конец, может быть, его жизни, что у него нет будущего просто в таких условиях.

Михаил Соколов: Публицист Владимир Быстров вспоминает рассказы о днях мая 1945-го.

Владимир Быстров: Отец хотел уйти. Чешская супруга не понимала почему: у нас своя республика, есть свой Бенеш. Какие там большевики?

Это было первое - у тех, у кого были чешские жены.

Во-вторых, те, у кого было демократическое мышление, не хотели уходить с немцами. У нас есть пример Льва Магеровского. Лев Магеровский, как и мой отец, пришел, основал здесь Русское пресс-агентство "РусУнион". Гражданин Чехословакии. Дочь, сын. Ушел только 11 мая. Уходила вся семья, они поехали первым поездом на Запад, удрали к американцам, когда еще не было закрыто.

Михаил Соколов: Алексей Флоровский приводит как легенду: "Во время войны Бем как будто принял православие под именем Алексея Федоровича". Похоже.

22 апреля 1945 года доктор Альфред Бем написал в своем дневнике: "Решающие дни: Сегодня причастился:

Стало ясно, что и моя судьба под вопросом, но об этом молчу.

К смерти не готов".

Михаил Соколов: После этих слов припоминается заглавие одной из бемовских статей - "Сумерки героя".

Схватили Альфреда Бема 16 мая, скорее всего сотрудники так называемой контрразведки СМЕРШ.

Как проходили аресты - об этом дает представление рассказ известного чешского журналиста Владимира Быстрова. Он вспоминает как в мае 1945 года был арестован его отец - переводчик и публицист-международник, сотрудник чешского МИДа, лидер молодежной группы "Второе поколение" Николай Быстров.

Владимир Быстров: Когда были немцы, они пришли за папой ночью. Приехали на "Мерседесе", который стоял на углу, а не перед домом. Были очень вежливы. Был один солдат, какой-то офицер и двое в кожанках.

Провели небольшой обыск: вынули книжку - спрятали книжку, вынули книжку - спрятали книжку. Потом сказали: "Вы не беспокойтесь". Все было это достаточно корректно. Другие аресты проходили драматично, но тут этого не было. Они делали профилактическую какую-то работу.

Когда увозили отца русские, - 20 мая это было - приехали на "Виллисе", естественно, оставили на углу. Тогда мама стояла на балконе, на нашем этаже был балкон. На этаже под нами был другой балкон, там стояла соседка и говорит: "Что здесь делает советский "Виллис"?". В этом районе не проезжали войска никогда. Мама говорит: "Приехали за моим мужем", он уже чувствовала это.

Там было трое солдат и один офицер - в СМЕРШе. Были все сержанты какие-то. Офицер был молоденький такой, немножко засмущался. Отца не было. "Где он?"- "Он там и там...". Он был в "Красном кресте". "Подождем".

Подождали на улице. Он пришел. Он уже знал, в чем дело. Они опять: "Вы поедете с нами, надо какое-то объяснение сделать". Не говорят, арестовали или нет.

"Мы посмотрим, что у вас здесь". Сделали обыск, обыск только в его комнате, в гостиной. И проводили это таким способом, что на пол положили брезент, вытаскивали книжку, и которые были на русском, они "пошли". Вот это Чехов, Достоевский, - пошел. Те, что были на английском языке, их не возмущали, а только на русском. Ну и все.

Михаил Соколов: Судили Николая Быстрова вместе с группой друзей, которые, как и он, участвовали в группе "Второе поколение", а до этого вместе с Альфредом Бемом примерно 8 лет были членами Трудовой Крестьянской партии "Крестьянская Россия". Только 18 августа 1955 года Николай Быстров вернулся в Прагу.

В своей книге "Генерал Власов и русское освободительное движение" Екатерина Андреева пишет: "Альфред Людвигович Бем покончил с собой, выбросившись из окна во время допроса его в СМЕРШе". Это версия Николая Андреева: выбросился Бем из окна одной из пражских вилл.

Екатерина Кускова в статье 1955 года, ссылаясь на рассказ видного чешского коммуниста, пишет: "Мы узнали, что Бема никуда не увозили, он был расстрелян во дворе пражской тюрьмы Панкрац".

О версиях гибели Альфреда Бема и поисках следов его рассказывает Милуша Бубенникова.

Милуша Бубенникова: Я могу поручиться за то, что я прошла все пражские и чешские архивы. Конечно, могут быть случайные находки, но я сомневаюсь. Кроме того, я была в контакте с чешским "Красным крестом" и читала его архивные документы, потому что семья продала прошение о репатриации Бема. Официально это было не известно, но его увозили в Советский Союз, так что семья подала прошение о репатриации где-то в конце 40-х годов. Но на это из Москвы, из "Красного креста" ответили, что у них нет никаких данных.

Конечно, после перестройки, после крушения мира стран социалистического содружества, как тогда это называлось после крушения всего этого была возможность опять заняться этим делом.

Я была в контакте со специалистами в России. И мы пришли к заключению, если я напишу прошение от своего имени об обычном гражданине Чешской республики, никакого результата не будет. Я писала прошение от имени его семьи, внуков.

Потом и мои коллеги из музея Достоевского в Санкт-Петербурге просили от своего имени, как общественная организация, писали в разные архивы тайной полиции в России, пытались найти разные места хранения этих документов, даже в Сибирь писали, в разные отделения, разбросанные по России, в разные ответы. И всегда отрицательный ответ.

Я считаю это долгом своей жизни - найти что-нибудь. Но я занимаюсь этим делом уже почти 10 лет, и пока ничего не удалось найти.

Михаил Соколов: Как вы относитесь к версии Николая Андреева, который ссылается на разговоры с кем-то лагерях, в том числе и с членами "Крестьянской России", что Бем выбросился из окна во время допроса здесь, в Праге?

Милуша Бубенникова: Я считаю, что они спутали Сергея Рафальского с Бемом, потому что даже лицом они были похожи друг на друга. Дочь Рафальского знает, что ее отец выбросился из окна. Я думаю, что в случае Бема это мало правдоподобно.

Но я знаю разные другие версии. Есть версия, что его расстреляли на площади в пражской тюрьме Панкрац.

Потом есть версия, по которой он умер по дороге, когда его отправляли в Россию, в вагоне где-то на территории Австрии. Эта версия опубликована чешским историком и литературоведом Вацлавом Черным в его воспоминаниях.

Есть еще версия, что он доехал до России, до Советского Союза тогда и умер где-то в лагере.

Но я сама больше склоняюсь к той версии, что его действительно расстреляли в Праге, что его расстрелял СМЕРШ.

Михаил Соколов: На запросы о реабилитации чешских граждан власти СССР и России не давали и часто и ныне не дают ответа.

Вспомним слова Бема о Гумилеве: "Заплатил жизнью за свои убеждения".

Журналист Владимир Быстров, чей отец Николай Быстров был реабилитирован, сейчас справедливо говорит о том, что нельзя ставить знак равенства между жертвой большевизма и борцом с ним.

Владимир Быстров: Они говорят, что мы не хотим реабилитации, потому что наши отцы действительно были враги Советского Союза, враги советского строя. Они не были враги России, а были политические противники. Значит, они свою ответственность знали, ее никто не отрицал. К чему здесь реабилитация?

Михаил Соколов: Ныне известно абсолютно достоверно вот что: 16 мая Бем был арестован. О том, как это произошло, пишет младшая дочь ученого, Татьяна Бем-Рейзер:

"Я была в нашей бубенечской квартире, когда позвонили двое чехов и попросили пройти с ними за угол перевести что-то, так как они не могут договориться. Папа ушел в белом полотняном костюме, даже без шляпы, только со своим помощником - тростью без которой не умел ходить. Я следила с балкона за его маленькой, искривленной детским параличом фигуркой, как она скрылась за углом.

Бедный, бедный папа! Где, в каких местах, в какой трущобе погиб он? Расстреляли ли его, приставив к стенке, или просто он умер от холода или от горя, полный тревоги за меня, за маму, за сестру? Сказал ли ему кто-нибудь перед смертью доброе напутственное слово? Кто закрыл ему глаза? Кто похоронил его?"

Михаил Соколов: Так вот все и было, как у Галича в "Песне о Хармсе". Только вместо мешка с доктором Бемом была старая профессорская трость.

Звучит песня:  И много-много лет подряд соседи хором говорят:  "Он вышел пять минут назад, пошел купить табак".

Михаил Соколов: Вы слушали специальную программу "Продолжительность жизни: Альфред Бем в русской Праге".

Автор благодарит за помощь Владимира Быстрова, Милушу Бубенникову, Анастасию Копршивову.

В следующих передачах этого цикла вы услышите рассказы о судьбе основателя Трудовой Крестьянской партии "Крестьянская Россия" Сергея Маслова и беседу с последним членом Трудовой Крестьянской партии в 30-е годы, лидером ее молодежного крыла Георгием Малаховым.

http://archive.svoboda.org/