Андрей Свердлов

Андре́й Я́ковлевич Свердло́в (17 апреля 1911 года, г. Нарым — 1969 год, г. Москва) — советский деятель спецслужб, полковник, следователь ОГПУ-НКВД, заместитель начальника отдела «К» (контрразведка) Главного управления МГБ СССР. Здесь он быстро выдвинулся благодаря своей патологической жестокости и грубости, примененными пытками и незаконными приемами ведения следствия.о некоторым данным он также был - писатель, прозаик, но все таки как жестокий насильник он глубже записал себя в в истории. 

Сын революционера и советского государственного деятеля Якова Свердлова и Клавдии Новгородцевой.

Биография

Дважды — в 1935 и 1937 годах — арестовывался органами НКВД за антисоветские высказывания в кругу молодежи (в частности, неоднократно и прямо высказывался за то, что Сталина нужно убить), что не помешало ему в дальнейшем служить в центральном аппарате НКГБ и МГБ СССР. По некоторым источникам, был выпущен благодаря стараниям его матери — вдовы Якова Свердлова. Но, возможно, всё объяснялось тем, что его роль в этих инцидентах была заранее определена (его подозревали в провокаторстве).

С 1938 года занимал высокий пост в НКВД, работал в контрразведке - заместитель начальника и начальник отделения, позже заместитель начальника отдела «К» 2-го Главного управления МГБ СССР. Участвовал в проведении репрессий, по свидетельствам ряда своих подследственных (в частности, Анны Лариной, жены Н. И. Бухарина), активно применял пытки и издевался над своими бывшими приятелями, попавшими к нему на допрос в качестве «врагов народа».

Принимал участие в допросах и Ариадны Эфрон — дочери поэтессы Марины Цветаевой:

… в протоколах допросов никак не отражено присутствие этого человека. Так же, впрочем, как и участие в них сына Я. М. Свердлова, ставшего следователем НКВД. Между тем об этом участии Ариадна рассказывала и своей подруге А. А. Шкодиной-Федерольф, с которой вместе отбывала ссылку в Туруханске, и Марии Белкиной, автору книги «Скрещение судеб».

— 

В октябре 1951 года полковник А. Я. Свердлов был опять арестован и обвинён в том, что «вынашивал антисоветские убеждения, находился в преступной связи с особо опасными преступниками и как их сообщник проводил подрывную деятельность, направленную против ВКП(б) и Советского государства» (так называемое дело о сионистском заговоре в МГБ СССР).

После смерти Сталина в 1953 году был выпущен, так как был арестован начальник следственной части по особо важным делам МГБ СССР Михаил Рюмин, раскручивавший дело врачей, был репрессирован Л. Берия, а само дело закрыто.

В дальнейшем работал в 4-м секретно-политическом отделе управления МВД СССР, потом на научной работе в Институте Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС. Защитил диссертацию в Академии общественных наук при ЦК КПСС), кандидат исторических наук.

В соавторстве со своим коллегой Яковом Матусовым (под псевдонимами Александра Яковлева и Якова Наумова) написал две шпионские повести — «Двуликий Янус» и «Тонкая нить». Впоследствии уже под своим именем написал повесть «Схватка с оборотнем», изданную в 1975 году. Также "помогал" писать мемуары «Записки коменданта Кремля» П.Д.Малькову.

Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Семья

Жена — Нина Николаевна Подвойская (1919—1996), дочь Н. И. Подвойского.

• Сын — Яков Андреевич Свердлов (род. 10.11.1957). Генеральный директор ООО «Точка зрения»
• Дочь — Елена Андреевна Свердлова

Труды

• Наумов Я., Яковлев А. Двуликий Янус. — М.: «Детская литература», 1965.
• Наумов Я., Яковлев А. Тонкая нить. — М.: «Детская литература», 1968.
• Свердлов А. Схватка с оборотнем. (Приключенческая повесть). — «Вече», 2008. — 240 с. — ISBN 5-9533-2869-9, ISBN 978-5-9533-2869-2 (предыдущее издание: М.: «Детская литература», 1975)

***************************

Заметки

Андрей Яковлевич Свердлов - единственный сын Якова Мовшевича Свердлова, совсем молодым, немного старше 20 лет, стал работать в НКВД. Здесь он быстро выдвинулся благодаря своей патологической жестокости и грубости. Первое время ему поручали вести главным образом дела тех партийных и государственных деятелей, с кем Андрей Свердлов учился в школе и кого хорошо знал с детства. Когда ХАННА ГАНЕЦКАЯ, не дававшая показания, увидела, что в комнату следователя вошел А.Свердлов, она бросилась к нему с возгласом: "Адик!",- в ответ на что последовала самая грубая брань. В Москве живут, по крайней мере, семь человек, которых АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ лично допрашивал, применяя пытки и истязания. Он принимал участие в следствии по делу Елизаветы Драбкиной, которая в 1918-1919 гг. была секретарем Я.М.Свердлова и по его просьбе за несколько часов до его смерти увела из квартиры его сына Андрея и дочь Веру. Андрей Свердлов хорошо знал, что Драбкина на совершала инкриминируемых ей преступлений, но вымогал у нее "признания" и "раскаяние". Через некоторое время АНДРЕЙ Свердлов был арестован. Но арест этот был фиктивным. Бухгалтерия НКВД продолжала начислять ему зарплату, а он выполнял в тюрьме роль осведомителя, используя доверие, которое вызывала его фамилия.

Когда его роль была раскрыта заключенными, он опять надел форму НКВД. После расстрела ЕЖОВА полковник НКВД А.Я.СВЕРДЛОВ стал одним из видных людей в окружении Берии. После смерти Сталина Андрей Свердлов перешел на "научную работу" в Институт марксизма-ленинизма. В 1956 г., после ХХ съезда, он год пережидал трудные времена в кремлевской больнице, а потом опять вернулся в институт, в отдел истории КПСС.

...

Самая, пожалуй, тяжкая, даже чудовищная "особенность" ситуации 1937 года - смертельное столкновение не различных и чуждых друг другу людей, а, напротив, людей самых близких, подчас даже в прямом смысле слова "родных". Перед нами, в сущности, самоуничтожение, самопожирание...

Поскольку тогда гибли не только "жертвы", но и их "палачи", сами становившиеся, в свою очередь, "жертвами", до нас дошло не столь много полноценных сведений о совершавшемся, - к тому же, о чем уже говорилось, "уцелевшие" нередко проявляли в своих воспоминаниях странную "забывчивость" в отношении неприятных для них фактов. Тем не менее достаточно выразительные свидетельства все-таки дошли до нас.

В 1920-1930-х годах на политической сцене действовал своего рода "клан" (один из множества подобных же) - ряд родственников и свойственников одного из наиглавнейших "вождей" - Я.М. Свердлова. В свое время (еще в середине XIX века) сестра его деда, Сруля Свердлова, вышла замуж за Фишеля Иегуду, и её внук Ханох-Енох стал в 1934 году главой НКВД Генрихом Ягодой; он являлся, следовательно, троюродным братом Янкеля (Якова) Свердлова. Как бы подкрепляя семейную связь, Ягода вступил в брак с племянницей Я.М. Свердлова Идой - дочерью старшей сестры последнего Сары (Софьи) Свердловой и богатого купца Лейбы (Леонида) Авербаха. А брат Иды, Леопольд Авербах (то есть также племянник Свердлова и двоюродный племянник и, одновременно, шурин - брат жены - Ягоды), стал главой "пролетарских писателей". Высокие посты занимал и младший брат Свердлова Вениамин.

В 1937-1938 годах все перечисленные родственники Свердлова были репрессированы. Но "уцелел" (можно сказать - "чудом") его родившийся в 1911 году сын Андрей, который с начала 1930-х годов служил в ОГПУ-НКВД, достиг там звания полковника, в 1951 году арестовывался по обвинению в "сионистском заговоре" (о чем речь пойдет впоследствии), но вскоре был освобожден и умер своей смертью в 1970-х годах.

И вот молодая (третья) жена Бухарина (с 1934 года) Анна Ларина (Лурье; родилась в 1914 году), арестованная в качестве "ЧСИР" (член семьи изменника родины), рассказывает, как её ввели для допроса в кабинет на Лубянке:

" - Познакомьтесь, Анна Михайловна, это ваш следователь.

- Как следователь! Это же Андрей Свердлов! - в полном недоумении воскликнула я...

Я его знала с раннего детства. Мы вместе играли, бегали по Кремлю... отдыхали в Крыму... Андрей не раз приезжал ко мне в Мухолатку из соседнего Фороса (того самого, где через полвека обоснуется Горбачев... - В.К.). Это было еще до его женитьбы и моего замужества. Мы вместе гуляли, ходили в горы, плавали в море" (естественно усмотреть здесь намек на начинавшийся "роман" юной пары и вероятное будущее замужество).

И далее о "встрече" с Андреем в 1938 году на Лубянке:

"Я была возмущена до крайности, был даже порыв дать ему пощечину, но я подавила в себе это искушение. (Хотела - потому, что он был свой, и не смогла по той же причине...)".

Последнее признание весьма содержательно; оно открывает смысл поистине душераздирающей драмы, которую пережили многие люди в 1937 году... Анна Бухарина все же, согласно её рассказу, "наказала" допрашивавшего её сына Свердлова: "Передала привет от тетки Андрея - сестры Якова Михайловича - Софьи Михайловны, с которой побывала в Томском лагере; привет от двоюродной сестры Андрея - жены Ягоды (к тому времени уже расстрелянной. - В.К.)... Наконец, передала привет от племянника Андрея (сына Ягоды - также Генриха-Гарика. - В.К.), рассказала и о трагических письмах Гарика бабушке (Софье Свердловой-Авербах. - В.К.) из детского дома в лагерь", И далее: "...одна из сестер моей матери... прошла тот же адов путь, что и я... она рассказала мне, что следователем её был Андрей Свердлов. Он обращался с ней грубо, грозил избить, махал нагайкой перед её носом" (там же, с. 240-241).

Поскольку А. Свердлов был одним из не столь уж многих уцелевших следователей НКВД 1930-х годов, о нёем пожелала рассказать впоследствии не одна из его уцелевших "жертв" - например, дочь видного репрессированного деятеля Я.С. Ганецкого-Фюрстенберга, который, в частности, был в свое время "посредником" между Лениным и небезызвестным Гельфандом-Парвусом: "Когда... Ханна Ганецкая увидела, что в комнату для допроса вошел Андрей Свердлов, она бросилась к нему с возгласом: "Адик!" - "Какой я тебе Адик, сволочь!" - закричал на неё Свердлов...".

Вел А. Свердлов следствие и по делу дочери виднейшего большевистского деятеля Гусева-Драбкина, которая "являлась в 1918-1919 годах личной секретаршей Я.М. Свердлова. За несколько часов до смерти Якова Михайловича она увела в свою квартиру его детей, Андрея (ему было тогда 8 лет. - В.К.) и Веру... Андрей Свердлов знал, что Елизавета Драбкина, которую он когда-то звал "тетей Лизой", не совершала преступлений. Тем не менее он добивался от нее "признаний" и "раскаяния". Он был груб, кричал, хотя по крайней мере не применял к Драбкиной пыток" (там же, с. 423).

Наконец, опять-таки тот же "щекотливый" вопрос: почему все упомянутые лица - евреи? Во многих сочинениях это "объясняют" якобы "антисемитской" направленностью террора того времени. Например, в объемистой книге Виталия Рапопорта и Юрия Алексеева с многозначительной иронией говорится о процессе "Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра": "На скамье подсудимых Зиновьев, Каменев, Евдокимов, И.Н. Смирнов и 12 других. (По Сталинской Конституции все национальности нашей страны полностью равноправны. Поэтому в списке подсудимых 9 еврейских фамилий * Зиновьев (Радомысльский) и Каменев (Розенфельд), 1 армянская, 1 польская и 3 русских.)".

Звучит это вроде бы внушительно, но только для тех, кто не знает или же "забыл" состав "команды" НКВД, подготовившей сей громкий процесс: Ягода, Агранов (Сорензон), Марк (Меир) Гай, Александр (Шахне) Шанин, Иосиф Островский, Абрам Слуцкий, Борис Берман, Самуил Черток, Георгий Молчанов, - то есть 9 евреев и всего только один (!) русский (Молчанов)... Непосредственный свидетель их "работы" энкавэдист А. Орлов-Фельдбин, подробно рассказывая о ней в своих мемуарах, отметил, что "следствие приняло характер почти семейного дела", и бывший зав. секретариатом Зиновьева Пикель в ходе допросов "называл сидящих перед ним энкавэдистов по имени: "Марк, Шура, Иося"..." *87

Могут возразить, что в конечном-то счете Пикель (как и остальные 15 "обвиняемых") был расстрелян; но не следует забывать, что и Марк, Шура, Иося (то есть Гай, Шанин и Островский) и все прочие энкавэдисты также были расстреляны или же покончили жизнь самоубийством (как знаменитый тогда следователь-садист Черток). (Не так давно в печати появилось сообщение, что будто бы один из главных энкавэдистов, комиссар ГБ 2-го ранга Миронов, не только не был расстрелян, но даже "до 1964 года возглавлял Административный отдел ЦК КПСС" (см.: Царев Олег, Костелло Джон. Роковые иллюзии. Из архива КГБ... М., 1995, с. 447). На деле речь идет о другом человеке с той же фамилией, служившем в "органах" с 1951 года (см.: Костырченко Г. В плену у красного фараона. М., 1994, с. 143)). Их места весной-летом 1937 года заняли новые "выдвиженцы" - Израиль Леплевский, Вельский (Левин), Дагин, Литвин, Шапиро и т.д.

Выше уже цитировались верные суждения Давида Самойлова о том, что после революции в центр страны "хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка... с чуть усвоенными идеями, с путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму...". Из них "вырабатывались многочисленные отряды... функционеров, ожесточенных, одуренных властью". Можно предположить, что в чьих-либо глазах фигура А. Свердлова, чинившего жестокие допросы столь близких ему людей, предстает как нечто уникальное, из ряда вон выходящее. В действительности все здесь типично и просто обычно для тех времен, Напомню искренний рассказ Р.Д. Орловой-Либерзон о том, как даже на вопрос своего отца об отношении к его вероятному аресту она ответила: "Я буду считать, что тебя арестовали правильно".

Обилие сведений именно об А. Свердлове объясняется, как уже отмечено, тем, что он, в отличие от подавляющего большинства энкавэдистов, уцелел и впоследствии, в 1950-1960-х годах, стал "научным сотрудником" Института марксизма-ленинизма, защитил диссертацию, публиковал (правда, под псевдонимами) разные сочинения и т.п. Потому его выжившие жертвы особенно стремились рассказать о его мрачном прошлом. Может вызвать недоумение тот факт, что все четыре "жертвы" А. Свердлова, о которых шла речь, - женщины. Но и это имеет свое естественное объяснение: из его жертв уцелели (и потому смогли поделиться воспоминаниями) именно женщины, которых гораздо реже приговаривали к расстрелу, нежели мужчин.

Наконец, опять-таки тот же "щекотливый" вопрос: почему все упомянутые лица - евреи? Во многих сочинениях это "объясняют" якобы "антисемитской" направленностью террора того времени. Например, в объемистой книге Виталия Рапопорта и Юрия Алексеева с многозначительной иронией говорится о процессе "Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра": "На скамье подсудимых Зиновьев, Каменев, Евдокимов, И.Н. Смирнов и 12 других. (По Сталинской Конституции все национальности нашей страны полностью равноправны. Поэтому в списке подсудимых 9 еврейских фамилий * Зиновьев (Радомысльский) и Каменев (Розенфельд), 1 армянская, 1 польская и 3 русских.)".

Звучит это вроде бы внушительно, но только для тех, кто не знает или же "забыл" состав "команды" НКВД, подготовившей сей громкий процесс: Ягода, Агранов (Сорензон), Марк (Меир) Гай, Александр (Шахне) Шанин, Иосиф Островский, Абрам Слуцкий, Борис Берман, Самуил Черток, Георгий Молчанов, - то есть 9 евреев и всего только один (!) русский (Молчанов)... Непосредственный свидетель их "работы" энкавэдист А. Орлов-Фельдбин, подробно рассказывая о ней в своих мемуарах, отметил, что "следствие приняло характер почти семейного дела", и бывший зав. секретариатом Зиновьева Пикель в ходе допросов "называл сидящих перед ним энкавэдистов по имени: "Марк, Шура, Иося"..." *87

Могут возразить, что в конечном-то счете Пикель (как и остальные 15 "обвиняемых") был расстрелян; но не следует забывать, что и Марк, Шура, Иося (то есть Гай, Шанин и Островский) и все прочие энкавэдисты также были расстреляны или же покончили жизнь самоубийством (как знаменитый тогда следователь-садист Черток). (Не так давно в печати появилось сообщение, что будто бы один из главных энкавэдистов, комиссар ГБ 2-го ранга Миронов, не только не был расстрелян, но даже "до 1964 года возглавлял Административный отдел ЦК КПСС" (см.: Царев Олег, Костелло Джон. Роковые иллюзии. Из архива КГБ... М., 1995, с. 447). На деле речь идет о другом человеке с той же фамилией, служившем в "органах" с 1951 года (см.: Костырченко Г. В плену у красного фараона. М., 1994, с. 143)). Их места весной-летом 1937 года заняли новые "выдвиженцы" - Израиль Леплевский, Вельский (Левин), Дагин, Литвин, Шапиро и т.д.

Выше уже цитировались верные суждения Давида Самойлова о том, что после революции в центр страны "хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка... с чуть усвоенными идеями, с путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму...". Из них "вырабатывались многочисленные отряды... функционеров, ожесточенных, одуренных властью".

• http://www.x-libri.ru/elib/kozhn001/00000149.htm

Составлена на основе самиздатовского документа "О 
необычной судьбе членов семьи и родственников Я.М.Свердлова". 

АНДРЕЙ ЯКОВЛЕВИЧ СВЕРДЛОВ, единственный сын ЯКОВА МИХАЙЛОВИЧА СВЕРДЛОВА, совсем молодым, немного старше 20 лет, стал работать в НКВД. Здесь он быстро выдвинулся благодаря своей патологической жестокости и грубости. 

Первое время ему поручали вести главным образом дела тех партийных и государственных деятелей, с кем АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ учился в школе и кого хорошо знал с детства. Когда ХАННА ГАНЕЦКАЯ, не дававшая показания, увидела, что в комнату следователя вошел А.СВЕРДЛОВ, она бросилась к нему с возгласом: "Адик!", - в ответ на что последовала самая грубая брань. 

В Москве живут, по крайней мере, семь человек, которых АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ лично допрашивал, применяя пытки и истязания. Он принимал участие в следствии по делу ЕЛИЗАВЕТЫ ДРАБКИНОЙ, которая в 1918-1919 гг. была секретарем Я.М.СВЕРДЛОВА и по его просьбе за несколько часов до его смерти увела из квартиры его сына АНДРЕЯ и дочь ВЕРУ. 

АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ хорошо знал, что ДРАБКИНА на совершала инкриминируемых ей преступлений, но вымогал у нее "признания" и "раскаяние". Через некоторое время АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ был арестован. Но арест этот был фиктивным. Бухгалтерия НКВД продолжала начислять ему зарплату, а он выполнял в тюрьме роль осведомителя, используя доверие, которое вызывала его фамилия. 

Когда его роль была раскрыта заключенными, он опять надел 
форму НКВД. После расстрела ЕЖОВА полковник НКВД А.Я.СВЕРДЛОВ стал одним из видных людей в окружении БЕРИИ. 

После смерти СТАЛИНА АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ перешел на "научную работу" в Институт марксизма-ленинизма. В 1956 г., после ХХ съезда, он год пережидал трудные времена в кремлевской больнице, а потом опять вернулся в институт, в отдел истории КПСС. АНДРЕЙ СВЕРДЛОВ одним из первых поднял шум вокруг обсуждения книги НЕКРИЧА в Институте марксизма-ленинизма. Он в тот же день написал донос на организаторов и участников этого обсуждения в КПК при ЦК КПСС и в партком института, клеветнически утверждая, что при обсуждении имели место "антисоветские" выступления. 

Адрес АНДРЕЯ ЯКОВЛЕВИЧА СВЕРДЛОВА: ул.Серафимовича, 2, 
кв.319 (тот самый Дом правительства, из квартир которого было 
взято столько жертв). Телефоны: домашний 231-94-97, служебный 
181-23-25. 

............ 
Ларина А.М. (Бухарина) - Незабываемое 

В этот момент дверь в кабинет Матусова открылась, и вошел Андрей Свердлов. "С какой целью?" — мгновенно пронеслось у меня в голове. Я сразу же предположила: он арестован и вызван на очную ставку со мной. Ведь в моем "деле" в связи с информацией, поступившей из Новосибирска, Андрей Свердлов, якобы с моих слов, фигурировал как член контрреволюционной организации молодежи. И хотя я это опровергала перед Берией, опасалась, что в случае повторного ареста Андрей подтвердит существование контрреволюционной организации молодежи. Будет клеветать на самого себя и на меня. Случай для того времени типичный. Однако, приглядевшись к Андрею, я пришла к выводу, что он не похож на заключенного. На нем был элегантный серый костюм с хорошо отутюженными брюками, а холеное, самодовольное лицо говорило о полном благополучии. 

Андрей сел на стул рядом с Матусовым и внимательно, не скажу — без волнения, вглядывался в меня. 

— Познакомьтесь, Анна Михайловна, это ваш следователь, — сказал Матусов. 

— Как следователь! Это же Андрей Свердлов! — в полном недоумении воскликнула я. 

— Да, Андрей Яковлевич Свердлов, — подтвердил Матусов удовлетворенно. (Вот, мол, какие у нас следователи!) — Сын Якова Михайловича Свердлова. С ним и будете иметь дело. 

Сообщение Матусова показалось мне ужасающим, я пришла в полное замешательство. Пожалуй, легче было бы пережить мое первоначальное предположение об очной ставке. 

— Что, не нравится следователь? — спросил Матусов, заметив изумление и растерянность на моем лице. 

— Я как следователя его не знаю, но знакомить меня с ним нет необходимости, мы давно знакомы. 

— Разве он был вашим другом? — с любопытством спросил Матусов. 

— На этот вопрос пусть вам ответит сам Андрей Яковлевич. 

Другом своим я бы Андрея не назвала, но я его знала с раннего детства. Мы вместе играли, бегали по Кремлю. И сейчас вспоминается мне, как однажды осенью Адька, как мы звали его в детстве, сорвал с моей головы шапку и удрал. Я бросилась за ним, но догнать не смогла. Забежала за шапкой к нему домой (семья Я.М. Свердлова жила и после смерти его в Кремле). Андрей взял ножницы, отрезал верхнюю часть шапки — она была трикотажная — и бросил мне в лицо. Андрею было приблизительно около тринадцати, а мне около десяти лет. Возможно, тогда-то он и совершил свой первый злой поступок, и жестокость была заложена в его натуре. 

В юности мы одновременно отдыхали в Крыму. Андрей не раз приезжал ко мне в Мухалатку из соседнего Фороса. Это было еще до его женитьбы и моего замужества. Мы вместе гуляли, ходили в горы, плавали в море. 

Никаких подробностей нашего знакомства Матусову я не рассказала. Ответила кратко: 

— Я знакома с Андреем Яковлевичем достаточно хорошо. В таком случае, насколько мне известно, он не может быть моим следователем, я имею право на его отвод. 

Но Матусов повторил, что моим следователем будет, несмотря на обстоятельства, именно Свердлов. 

Видеть Андрея Свердлова в качестве следователя НКВД для меня было мучительно, потому что он был сыном Якова Михайловича, большинство соратников которого к тому времени пали жертвой террора; были репрессированы также и дети известных партийных деятелей, принадлежащие к окружению Андрея, в том числе его близкий друг Дима Осинский, когда-то впервые отведавший тюремную похлебку одновременно с Андреем, а в дальнейшем, в 1937 году, вторично арестованный вслед за отцом. Наконец, особую драматичность приобрело мое свидание со следователем Андреем Свердловым в застенках внутренней тюрьмы НКВД и потому, что не кто иной, как Н.И., ходатайствовал перед Сталиным об освобождении Андрея после его первого ареста[1]. Знал бы Н.И., как пал Андрей, этот "юноша, подающий надежды", — так он характеризовал его Сталину. Ах, знал бы он!.. 

Андрей молча слушал мой диалог с Матусовым, затем решил высказаться: 

— Что ты там про меня болтала? — спросил он уверенным тоном, давшим понять, что моя "болтовня" никак не повлияет на прочность его положения, не отразится на его карьере. А по натуре он, несомненно, был человеком с карьеристскими наклонностями. 

Я лишь выражала опасение, пояснила я Андрею, что его первый арест повлечет за собой повторный, и на этот раз сфабрикуют контрреволюционную организацию молодежи, занимающуюся террором, вредительством и т.д., и что к этой организации причислят и меня. Я полагала, что наше знакомство будет способствовать этому и не улучшит положения ни его, ни моего. 

— Как вы выражаетесь, — заметил Андрей (обращаясь ко мне на этот раз на "вы"), — "сфабрикуют контрреволюционную организацию" — мы здесь ничего не фабрикуем. 

Я в ужасе промолчала и, как ни странно, только в тот миг окончательно поняла, что между нами — пропасть, что мы находимся по разные стороны баррикад. Я брезгливо посмотрела на Андрея. На этом наше первое свидание окончилось. 

Вторично мы встретились через два-три дня. Первое потрясение прошло — ко всему привыкаешь. Другое мучило меня: встретившись с ним с глазу на глаз, я не сразу смогла сказать ему в лицо, что я о нем думаю. Я была возмущена до крайности, был даже порыв дать ему пощечину, но я подавила в себе это искушение. (Хотела — потому что он был свой, и не смогла по той же причине...) Вместе с тем я понимала, что падение Андрея — отнюдь не досадное недоразумение, за этим скрывался безнравственный и беспринципный характер. 

Мое второе свидание с Андреем не застало меня врасплох, как во время допроса у Берии, когда я силилась доказать то, что не требовало доказательства и для самого Берии было аксиомой. Хотя мне удалось заметить, что разговор со мной произвел на него впечатление. Многое, рассказанное мною, он мог узнать только от меня. К свиданию с Андреем я готовила себя заранее и решила быть более сдержанной, но это никак не удавалось. 

Допрос оказался не таким, каким я себе его представляла. На этот раз Андрей был мягче, смотрел теплее. Проходя мимо, сунул мне в руку яблоко, но все же про свои обязанности следователя не забывал. Он сидел за письменным столом в небольшом узком кабинете. Мы смотрели друг на друга молча. Глаза мои наполнились слезами. Казалось, что и Андрей заволновался. Возможно, мне хотелось хотя бы это в нем увидеть. 

У нас были схожие биографии: оба мы были детьми профессиональных революционеров. У обоих отцы успели умереть своей смертью; оба мы в одинаковой степени были верны советскому строю; оба мы с восхищением относились к Н.И.. На эту тему у меня был разговор с Андреем еще до моего замужества. Наконец, обоих нас постигла катастрофа. Безусловно, в разной степени, но все-таки катастрофа. 

Деятельность Андрея Свердлова нельзя было расценить иначе, как предательство. На меня смотрели глаза Каина. Но виновником катастрофы и его, и моей было одно и то же лицо — Сталин. 

Молчание Андрея было невыносимо, но и сама я на некоторое время потеряла дар речи. Наконец взорвалась: 

— О чем будете допрашивать, Андрей Яковлевич? Николая Ивановича уже нет, и добывать ложные показания против него не имеет смысла, после драки кулаками не машут! А моя жизнь — она у вас как на ладони, не вам о ней допрашивать. И ваша до определенного времени мне была достаточно ясна. Именно поэтому я защищала вас, заявляя, что к контрреволюционной организации вы не могли быть причастны. 

Андрей, облокотившись о письменный стол, ссутулившись, смотрел на меня загадочным взглядом и, казалось, пропустил сказанное мимо ушей. И вдруг он произнес слова, никоим образом не относящиеся к следствию, возможно, правильней сказать, к теме нашего разговора: 

— Какая у тебя красивая кофточка, Нюська! (Нюсей меня называли мои родители и все мои сверстники.) 

Пожалуй, в этот момент я почувствовала жалость к предателю, подумав, что и он в ловушке, только зашел в нее с другой стороны. 

— Так, кофточка моя тебе понравилась (я тоже обращалась к Андрею то на "вы", то на "ты", в зависимости от того, какие эмоции брали верх), а что же не нравится? 

Андрей тотчас же собрался, и в нем проявился следователь. Он проговорил знакомые казенные слова, слышанные мною не один раз из других уст: 

— Вы распространяете вредные антисоветские измышления, будто процессы есть судебная инсценировка и ваш Бухарин никаких государственных преступлений не совершил. 

Все один и тот же мотив. Однако слышать эту песню от Андрея Свердлова было несравненно тяжелее, чем от Сквирского или Берии. 

— А вы думаете, — воскликнула я, — что большевики предали дело всей своей жизни? Думайте, если вам так выгодно думать и легче жить. Неужто вы искренне считаете, что ваш близкий друг, Дима Осинский, — контрреволюционер, а вы нет! Что Стах Ганецкий — враг народа, а вы друг! Вероятно, вы их тоже допрашивали! Да разве только их, не меня же одну![1] 

— Вас не касается, кого я допрашивал! — крикнул Андрей. 

Затем, как и Берия, он зафиксировал внимание на моих разговорах с Лебедевой. Выразился так: 

— Болтала слишком много, и стихами и прозой, а из этой болтовни наворотили гору лжи. 

Ясно, лжи, если о нем, Андрее Свердлове, следователе НКВД, было показано, что он состоял членом контрреволюционной организации молодежи. Главная моя вина заключалась в том, что я перед Лебедевой компрометировала процессы. В ответ на это утверждение Свердлова я высказала полную уверенность, что по вопросам о процессах вообще и о Н.И. в частности наши мнения совпадают. У меня была неудержимая потребность высказать это свое убеждение, потому что за столом следователя сидел сын Якова Михайловича Свердлова. Хотя я и Берии сочла нужным это заявить. Нет сомнения, что Андрей стал бы в ярости опровергать мои слова, но не успел. Я сразу же сообщила ему, что "враг народа" Бухарин после его, Андрея, ареста звонил по телефону Сталину и просил за него. 

Мой следователь изменился в лице, покраснел от волнения: 

— Неужели? — переспросил он, хотя великолепно понимал, что это правда, и я подтвердила сказанное. На этот раз мое сообщение положило конец разговорам на следственные темы, и Андрей переключился на семейные. Сказал, что его жена Нина (дочь Подвойского), которую я знала, преуспевает на ответствеиной комсомольской работе и якобы она, как он выразился, "между прочим", шлет мне привет. "Привет, между прочим", кроме раздражения, никаких иных эмоций у меня не вызвал. Предполагаю, что жена Андрея и не знала о нашей драматической встрече. 

Однако я в долгу не осталась и на один привет ответила несколькими. Передала привет от тетки Андрея — сестры Якова Михайловича — Софьи Михайловны, с которой побывала в томском лагере; привет от двоюродной сестры Андрея — дочери Софьи Михайловны, жены Ягоды. С ней в лагере я не встретилась, но все равно привет передала. Рассказывали в лагерном мире, что жена Ягоды до процесса была в колымском лагере, после процесса была отправлена снова в Москву и расстреляна. Наконец, передала привет от племянника Андрея — сына его двоюродной сестры, рассказала и о трагических письмах Гарика бабушке из детского дома в лагерь: "Дорогая бабушка, миленькая бабушка, опять я не умер..." 

Своими "приветами" ничего нового Андрею я не открыла. Только о страшных письмах мальчика он знать не мог. Однако получать эти приветы через меня, как я предполагаю, для него было не большим удовольствием. Но пробрал ли его душу озноб, как это бывало со мной в минуты особо острых переживаний? Понял ли Андрей, что не за тем столом сидит? В этом я сомневаюсь. 

Наш разговор подходил к концу, и я нашла момент подходящим, чтобы попросить своего следователя позвонить по телефону моей бабушке и спросить от моего имени, не знает ли она, жив ли, где и у кого находится мой сын. Эту просьбу Андрей выполнил. Звонил при мне. Так я узнала, что Юра, которому в ту пору шел четвертый год, живет в Москве, у моей тетки — сестры матери. И, несмотря на тяжесть разговора с Андреем, я ушла из его кабинета окрыленная. 

Я видела его еще трижды. Но если поначалу мне удавалось заметить в нем хоть проблески человечности, то в дальнейшем и они исчезли[1]. 

-------------------------------------------------------------------------------- 

[1] Одна из сестер моей матери была женой В.П. Милютина, погиб­шего во время террора, и прошла тот же адов путь, что и я. Она была вызвана из лагеря в Московскую внутреннюю тюрьму в связи со след­ствием по делу Мейерхольда. Поскольку Мейерхольд бывал у Милю­тина, от нее потребовали показаний против Всеволода Эмильевича. После своей реабилитации и возвращения в Москву она рассказала мне, что следователем ее был Андрей Свердлов. Он обращался с ней грубо, грозил избить, махал нагайкой перед ее носом. 


Я снова была вызвана на допрос лишь через полтора года, в феврале 1941-го. Все три последующих допроса были краткими. Андрей встретил меня суровым взглядом и непонятным криком: 

— Скоро будете давать показания? 

В этом возгласе не было ни логики, ни смысла: полтора года назад Свердлов не требовал от меня никаких показаний. 

— Мы вас еще как следует не допрашивали! Посадим в Лефортовскую тюрьму, тогда заговорите!.. Это военная тюрьма, там вы поймете, что такое следствие! — кричал Свердлов. 

Об ужасающих пытках в Лефортовской тюрьме я слышала от сидевших одновременно со мной в томском лагере жен сотрудников НКВД. Я не успела спросить у А. Свердлова, для какой цели он хочет подвергнуть меня пыткам, как вдруг, по-видимому, от сильного потрясения, от того, что со мной так разговаривает именно он, я почувствовала, что теряю зрение: сначала все помутнело и закружилось, затем, кроме светового пятна горящей лампы на письменном столе следователя, я ничего уже не видела. 

— Самую страшную пытку вы уже совершили, Андрей Яковлевич, я ослепла! 

— Что вы симулируете! — крикнул Андрей. 

— Я не симулирую, я вас не вижу, — дрожащим голосом произнесла я. 

Я слышала, как Андрей звонил врачу. Кто-то, очевидно тюремщик, привел меня под руку в кабинет врача. Перед глазами зажигали лампу, спички, и снова, кроме светового пятна, я ничего не видела. Так продолжалось два дня. На третий зрение постепенно восстановилось. Тюремный надзиратель усиленно наблюдал за мной. "Глазок" почти беспрестанно шуршал. Товарищи по камере помогали мне во всем. Как только надзиратель убедился, что я прозрела, на следующий же день меня вызвали на допрос. 

Андрей на этот раз был предупредителен и вежлив. Интересовался моим здоровьем, особенно зрением. Я не жаловалась. Спросила, что в конце концов от меня требуется. 

— Анна Михайловна, — ответил на мой вопрос следователь (он впервые назвал меня по имени и отчеству), — вам предстоит написать о последних месяцах жизни Бухарина перед арестом. 

Я была крайне озадачена. 

— К чему это теперь понадобилось? Ведь Н.И. уже нет. Кроме того, до ареста он решительно отрицал какую-либо причастность к контрреволюционной деятельности. Другого я не напишу, а это вам не понравится. 

— Пишите, как было, если отрицал, так и пишите: "отрицал". 

Он подвинул ближе ко мне листы бумаги. Но сию же минуту, в присутствии следователя, я писать отказалась. Попросила дать мне время, чтобы все хорошо обдумать и вспомнить. Кроме того, предоставить мне возможность писать наедине. Через два дня меня завели в бокс, и там сравнительно кратко я написала о последних месяцах жизни Н.И. О многом преднамеренно не упоминала, например о его письме "Будущему поколению руководителей партии", многое выпало из памяти от сильного волнения; сдерживало и то, что ни цели, ни смысла в получении документа такого характера после казни Н.И. я не понимала. 

— Кому это нужно? — спросила я Андрея при нашем последнем свидании, когда принесла написанное. 

— Хозяину, — коротко ответил он. Я не убеждена в этом. Возможно, это любопытство Берии. 

О последних месяцах жизни Бухарина до ареста я собираюсь рассказать теперь, через десятилетия после драматических событий. Только сейчас, по прошествии многих лет, я могу взяться за перо, чтобы воссоздать картину трагической гибели Н.И., стараясь не упустить ни малейшей детали. 

Мобилизовать свою память и направить ее в русло событий, где господствовали ужасающее вероломство Сталина и не поддающиеся описанию страдания погибающего Бухарина, не так легко. 

Человеческий язык... 

http://www.sakharov-center.ru/asfcd/aut ... 6&page=229