Надежда Полуян-Смилга

Родился в 1896 г., ст-цы Елизаветинская Кубанской обл.; русская;

секретарь госконторы Энергоремонт.

Проживал: г. Москва, ул. Горького, д. 26, кв. 98..

Арестован: 1 июля 1936 г.

Приговорен: Военной Коллегией Верховного Суда СССР 10 ноября 1936 г., обв.: по ст. ст. 17-58-8, 58-11 УК РСФСР.

Приговор: на 10 лет тюрьмы.

Источник: Ленинградский мартиролог: 1937-1938

***

Родился в 1896 г., ст-цы Елизаветинская Кубанской обл.; русская;

Отбывала наказание в Соловках..

Приговорен: Особой тройкой УНКВД ЛО 10 октября 1937 г., .

Приговор: ВМН

Расстрелян: 4 ноября 1937 г.

Место захоронения: в Карелии (Сандармох).

Источник: Ленинградский мартиролог: 1937-1938

***

Вспоминает Татьяна Иваровна Смилга-Полуян

Моему отцу было пятнадцать лет, когда его посадили в первый раз. Он же попал в РСДРП очень рано, из-за отца. Дед был лесничим и учителем одновременно, он участвовал в революции 1905 года, был одним из тех, кто стоял за независимость Латвии. В 1906 году его расстреляли за это. Папе было тогда 13 лет, он очень любил отца и после его казни стал задумываться, решил, что власть несправедлива, вот и подался в революцию. Почти такая же судьба получается, как у Ленина, тот же за брата мстить пошел. Так вот, папа с 14 лет член РСДРП, а в 15 его уже отправили в ссылку, в Великий Устюг. Как раз после этой ссылки он переехал в Москву и поступил в университет Шанявского, это был народный бесплатный университет. Учился он на юридическом факультете, но не доучился - с третьего курса его опять в ссылку отправили. В Енисейский край. Туда же была сослана моя мать, девятнадцатилетняя киевская студентка Высших медицинских курсов. Там они познакомились, и поженились, и прожили вместе два года, до февральской революции.

Как только произошел переворот, они отправились в Петроград. Моя мать стала связной Ленина. Маме был двадцать один годочек тогда, и ей доверили такое важное дело. Наверное, потому, что она была женой члена ЦК. Хотя и братья ее тоже большими людьми были.

Так вот, ее послали сделать фотографию Ленина. Вы, конечно, видели фотографию, где он без усов, без бороды, в кепке и написано «Иванов». Мать должна была поехать к Ленину и сделать эту фотографию. Ей еще Надежда Константиновна сказала: «Отвезите заодно Владимиру Ильичу белье». Мама ответила: «Ни боже мой! Если меня поймают с мужским бельем, да на этом направлении, все!» - «Да, вы правы».

И вот она приехала в Разлив, там ее встретила Надежда Кондратьевна Емельянова. А до шалаша, в котором прятался Ленин, было идти довольно долго. Надежда Кондратьевна послала с ней сына, Кольку. Они идут, идут. Мама спрашивает: «Коль, долго еще?» - «Сейчас-сейчас!» И вот они дошли, принесли воду, согрели, Ленин побрился - пока суд да дело, стемнело. Мать, конечно, сделала фотографии, но получились одни силуэты. Она чуть не в слезы! Пришлось посылать Лещенко. И в результате эти хрестоматийные фотографии сделал Лещенко, а должна была их сделать моя мать.

В Разливе Ленин был с Зиновьевым. Тот вечно от страха трясся, боялся, что их найдут. Зиновьев потом часто бывал у нас в доме, но мы с сестрой его не любили. Сестра-то совсем маленькая была, пять лет. А мне было восемь, я в людях уже разбиралась. Мне Троцкий нравился. Они всегда с нами возились - и Троцкий, и жена его, Наталья Ивановна. Всегда нам что-нибудь принесут в подарок: игрушку, коробочку, книжки с картинками. И вообще интересуются, что мы делаем, чем живем. Мы с Троцким шутили. Помню, сидит он у папы в кабинете, разговаривает. И Наташка тут же крутится. - Вставай, - говорит. - Вставай сейчас же! Я тебе буду фокусы показывать!

Я даже помню, как его высылали. Это было после пятнадцатого съезда, 1927-й год. Он позвонил маме и сказал: «Надежда Васильевна, придите попрощаться и приведите девочек». И мама пошла с нами. Так я в последний раз видела Троцкого.

Но это уже потом было. А в семнадцатом, вернувшись из Разлива, Ильич поселился у Маргариты Васильевны Фофановой. Я с ней уже после смерти Сталина познакомилась, тогда она мне все и рассказывала. Она все боялась его отпускать в Смольный, так он убежал, когда ее дома не было. За ним зашел Рахья, и они поехали на трамвае. Рахья пьяным прикинулся, а Ильичу они щеку платком завязали, будто зуб больной. Да это все знают. Так вот, они ушли, а Ильич Маргарите Васильевне записку оставил: «Я иду туда, куда вы не хотели меня пускать».

Это все революционная романтика, а обернулась она такими страшными вещами…

Я помню день убийства Кирова. Это было первого декабря. Как раз только что отменили карточки. Мы тогда жили уже на Тверской, из Дома на набережной нас выселили. Отец говорит: «Давайте пойдем прогуляемся, посмотрим, как идет торговля без карточек». Он же хозяйственник, ему все это интересно было. Мы обрадовались, пошли в переднюю одеваться… Вдруг - телефонный звонок. Папа поднял трубку, коротко о чем-то переговорил. Выходит к нам в прихожую, лицо совершенно белое, растерянное, и говорит: «Друзья мои! В Ленинграде убит Киров». Мы как стояли все, так и сели. Это был шок. А позвонил ему Бухарин, позвал в «Известия» срочно готовить траурный номер. Конечно, ни о какой прогулке речи уже не шло. А 2 декабря у папы день рожденья. Обычно мы его шумно справляли, дым коромыслом стоял. Папа ведь очень веселый был, гостеприимный. Для латышей это не характерно, он смеялся все время, что такой нетипичный латыш. Но в этот раз мы ничего уже не отмечали, только дядя мой, папин брат, в гости зашел.

Прошел месяц, наступил Новый год. Встретили его грустно, тревожно было. В воздухе что-то витало. Нас отпустили к подружкам, дочкам Рейнгольда Берзина. Их родители ушли в гости, а нам разрешили всю ночь не спать. Мы бесились, гадали, а днем уже вернулись домой. Мама нам сказала: «Раз вы всю ночь веселились, то давайте сегодня пораньше заваливайтесь спать». Мы легли, но не успели заснуть, как в дверь позвонили. Через какое-то время отец зашел в комнату и сказал: «Девочки, не волнуйтесь, за мной пришли. Забирают старых оппозиционеров». Это было 1 января 1935 года.

И вот с этого и начался кошмар. Детство наше закончилось. Сначала отец сидел во внутренней тюрьме, мы ходили туда с мамой, стояли в очередях, готовили передачи. В одной из таких очередей, на Кузнецком мосту, мы встретили Надежду Емельянову. Ладно мы, папа ведь оппозиционер был, но она-то откуда в тюремной очереди, ведь в ее доме Ленин прятался. Мама к ней подошла. - Надежда Кондратьевна! Вы что, - говорит, - тут делаете? - Как что? Старика взяли! И сыновей взяли. - А как же вам Надежда Константиновна не помогла? - Да я к ней обращалась. А она мне отвечает: «Надежда Кондратьевна, голубушка, что я могу сделать… Я ведь ничего не могу. Я даже не знаю, какие мне лекарства дают…»

Потом, много лет спустя, я узнала, что один из сыновей Емельяновой сидел вместе с моим отцом. Мы с ним долго переписывались, он рассказывал мне об отце.

Маму взяли через полтора года, 1 июля 1936 года. К тому времени ее уже исключили из партии, уволили с работы - она была ученым секретарем Малой советской энциклопедии. Когда ее арестовывали, нас никого дома не было. Я была на даче, сестра моя была в гостях у тети. Дома осталась только бабушка, с ней во время ареста мамы приключился удар.

Маму и других арестованных, полторы тысячи человек, привезли на Карельский полуостров. Раздели. Раздетые, безоружные люди!.. Их расстреляли… Я ведь только пять лет назад узнала, где мать похоронена. Как только меня после смерти Сталина выпустили - сначала это была еще амнистия, а не реабилитация - я сразу же начала искать родителей, пыталась выяснить, что с ними случилось, как они. Но вот это захоронение в Сандармохе - его ленинградский «Мемориал» только пять лет назад обнаружил. Там моя мать и лежит. И подруга ее, Нина Делибаш. Ее мужа арестовали, и она у нас жила, на Тверской. Ее вместе с мамой расстреляли.

Получается так, что всех связных Ленина посадили, всех, кто помогал ему в 1917 году. Спаслась только Фофанова. А знаете как? Когда начали всех арестовывать, она бросила партбилет, бросила паспорт и уехала в никуда. Вот так и спасалась от ареста. Рахья еще не сидел, его раньше убили. Зато жена его, Лидия Петровна Парвяйнен, сидела. Я с ней тоже потом переписывалась.

А меня арестовали в 20 лет, я только школу окончила, пыталась высшее образование получить. Меня отовсюду выгоняли как дочь врагов народа. Из ГИТИСа выгнали, из ВГИКа выгнали. Я же искусствоведом мечтала быть.

Из нашей школы вообще многих арестовали. Со мной в одном классе учился Юра Каменев, его расстреляли из-за отца. Мы все после школы продолжали общаться, а нас вызывали по очереди, хотели сделать осведомителями. И меня вербовали, и других девчонок. А в итоге стукачом оказался мальчишка, Оська. Он как-то говорит: «Девчонки, что ж это такое у нас делается?» А я, дура, ему и отвечаю: «Правда, мы же мировую революцию делать собрались, а сами большевиков сажаем». Он, конечно, сразу донес.

Да меня все равно бы посадили, повод бы нашелся. Я так мечтала, что меня в ссылку отправят. Ссылку я знала, мы же в 1927 году, после разгрома оппозиции, вместе с папой в ссылке были, в Минусинске. Страшное место эта Восточная Сибирь. Но в ссылке можно было хотя бы работать. Куда там! Поедешь в ИТЛ. Я спрашиваю: «А что такое ИТЛ?» - «Исправительно-трудовой лагерь». - «А в чем меня исправлять-то? И вообще, мне экзамены сдавать через месяц». - «Поговори нам тут еще! Там и сдашь». Сдала, как же… Хорошо, что живая осталась. Меня в 24 года сактировали из лагеря, у меня ноги отказывали. А потом я уже только в тридцать лет опять в институт поступила, все тряслась, что меня выгонят, а я уже беременная была. Не закончу институт, чем ребенка кормить?

Вот так тогда разбирались с оппозицией, с ленинскими соратниками. Я не знаю сейчас, как относиться к революции, к тому, что делали наши родители. Наверное, это все было ужасной, страшной утопией. Но у них хотя бы были свои воззрения, которые они не боялись отстаивать до последнего. А в наше время какая оппозиция? Хотя есть, конечно, и сейчас неплохие люди. Я вот лимоновцев, мальчишек и девчонок, люблю. Они хоть что-то делают, не боятся. Я к ним отношусь очень положительно. А народ у нас запуганный и несчастный.