Вера Трейл

Вера Александровна (Вера Трейл; 1906—1987). В первом браке замужем за деятелем «евразийского» движения П. П. Сувчинским. Была близка также с другим известным евразийцем Д. П. Святополк-Мирским, пользовалась английским псевдонимом «Vera Mirsky». Во втором браке — за шотландским коммунистом Робертом Трейлом.

Сотрудничала с советскими спецслужбами - ЧК.

Вера Трейл — дочь Александра Гучкова — одного из главных врагов большевизма — была коммунисткой и сотрудничала с ОГПУ.  И это несмотря на то, что во время Гражданской войны её, ещё двенадцатилетнюю девочку, вместе с матерью красноармейцы собирались казнить и начали уже делать виселицу! Подошедший вовремя отряд белых спас их от смерти.

В молодости у Александра Гучкова был страстный роман со знаменитой актрисой Верой Комиссаржевской, но женился он на её подруге Марии Зилоти. В 1906 году у них родилась дочь. Очевидно, что имя Вера, отец ей дал в честь своей возлюбленой.

Повзрослев уже во Франции, Вера Гучкова оказывается в эпицентре российской интеллектуальной элиты. Она вращается среди известных писателей, художников, композиторов. Красивая, остроумная, блестящая светская дама. Увлекается идеями евразийства и в 19 лет выходит замуж за Петра Сувчинского — потомственного польского дворянина известного российского музыковеда и писателя, одного из корифеев евразийства — лидера пражского «Союза Евразийцев» и парижского «Союза Возвращения на родину». Петр был одной из цетральных фигур парижской эмиграции. Среди его друзей — Андрей Римский-Корсаков — сын и биограф знаменитого композитора, Сергей Прокофьев, Стравинский, Ремезов, Шаро, Арто, Мишо. Французские композиторы и музыковеды уважали его мнение.  Для Прокофьева и Мясковского Сувчинский писал либретто. Был в переписке с Горьким, Пастернаком, Цветаевой. Галерея этих персонажей показывает общество, одним из центров которого была совсем ещё юная Вера.

В журнале “Возрождение”, издававшемся после войны в Париже и продолжавшем традиции газеты того же названия, выходившей с 1925 г. до июня 1940 г., была помещена следующая характеристика первого мужа Веры одного анонимного автора, относящаяся к концу 1920-х гг.:

«Сувчинский произвел на меня впечатление избалованного кота-сутенера. В головке он больше всего гнет в сторону ГПУ, как он говорит, в сторону реальной обстановки… Он – типичный эстет-лодырь, самовлюбленный до конца. Евразийство для него средство, которое дает ему возможность хорошо жить, ездить отдыхать на берег океана, проводить время в праздном безделии… По своему складу он эстет с головы до ног. Сомневаюсь, чтобы он стал распинаться за евразийство. Прежде всего он думает о себе и с этим критерием подходит к вопросам „идеологии“. Евразийство, кроме материальных возможностей, щекочет его самолюбие… Все-таки он столп и апостол этого течения, о котором все говорят, и о котором он говорит с видом скучающего сноба. То обстоятельство, что он стоит во главе определенной отрасли дела, создает благоприятную возможность для появления около него всесильного секретаря. Учитывая характер лиц парижской группы, можно сказать, что вероятным его „секретарем“ будет Родзевич, человек волевой и беспринципный. Более талантливый Эфрон не сможет дополнить Сувчинского, так как сам бесхарактерен и, кроме того, с известными устоями элементарной морали». (Л.Б. Возрождение, № 30, 1953, с. 126).

В 1926 году состоялось знакомство Веры с Мариной Цветаевой и ее мужем Сергеем Эфроном, почти сразу после их переезда из Праги в Париж.

Вера с детства была поклонницей поэзии Цветаевой и сразу после знакомства они прониклись симпатией друг к другу, о чем свидетельствует их небольшая переписка. Вот, что Вера писала позднее Ирме Кудровой — биографу Цветаевой:

 

«Писала она ⦍Цветаева⦎ мне редко, мы слишком часто виделись ... эти 3–4 письма у меня (как и я сама) сгорели. Помню фразу (лестное запоминается!) — «Большому кораблю большое плаванье». Т. е. она считала меня очень умной. А я знала, что она необычайный поэт. ‹…› Не вижу, чем она меньше, чем, например, Пастернак…»

Цветаева тоже отмечала в 20-тилетней всего Вере ум и самобытность. Вот одно из тех редких писем Цветаевой к Вере — довольно неожиданное для обеих, сохранившееся в черновиках Марины :

“— Вы конечно не ждете этого письма, как не ожидала его и я.

Хотите в двух словах его содержание? Если бы я была мужчина — я бы Вас любила. Грубо? Как всякая формула. Что же мне мешает сейчас, будучи женщиной и т. д. Знаю. Сама говорила и буду говорить.* (....)

Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все дни. За гордость. За горечь. За детскость. За огромную доброту. За неженский ум. За душевное целомудрие, о к<отор>ом упоминать — уже не целомудренно. За то, что Вы так очевидно и явно — растете больше. За любовь к котам (скотам). За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок — я буду счастлива. Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите.

* Более поздний (1938 г.) комментарий Цветаевой к черновику этого письма :

“(NB! Мешала мне тогда, очевидно, полная ненужность ей женской любви. И — поэтовой любви. Нужность ей только мужской любви. Всчётность для нее — только мужской. Но это выяснилось — год спустя.)”

Похоже, что Цветаева прониклась к Вере даже более глубоким чувством, чем просто симпатия.

Отношение Марины изменилось после того, как она узнала, что Вера втягивает её дочь Ариадну в прокоммунистическую деятельность, способствуя тем самым углублявшемуся отчуждению матери и дочери.. Кроме того они оказались в любовном треугольнике. В Веру был влюблён Родзевич, которого страстно любила Цветаева. Из-за него Марина была готова разрушить свою семью и все это знали. Вполне вероятно, что именно из-за Веры, Родзевич покинул Цветаеву. Ведь женился он на Марии Булгаковой только 2 года спустя. Так что она вряд ли стала причиной разрыва.

Вот что писала Цветаева о предыдущем письме и о Вере позднее в своих записках :

“— Знаю, что хранит (десять лет подряд). Еще знаю — пришлось узнать, невольно! — что два года спустя получения этого письма старательно и цинически уговаривала С.[Сергей Эфрон] со мной разойтись (рукоплещу Вашей новой жизни — зачем В<ам> нужна М. — и хуже) — в жизни продолжая ласкаться. И я ничего не чуяла — и ничего <подчеркнуто трижды> не чуя! — разлюбила — и даже отвратилась — и постепенно превратила ее в нарицательное — пустоты и низости: — Вот и вырастешь — Верой С<увчин>ской. (Сердце — чуяло!) Это она первая развела меня с Алей, на к<отор>ой — навсегда ее печать: пустоты. Теперь вижу, что над этим разводом — работала. И над этим. И здесь — удалось.

Кстати, единственный в моей жизни случай женского предательства, женского заспинного удара.

Но — все ее братья умерли в детстве, не доживали, последний (Твоя Смерть) был — блаженный: 13-ти лет — трехлетним [Речь идет об Иване Гучкове.]. И м. б. вся ее низость (и предательство) — только мозговой порок.

Ребенок у нее есть — 9л. спустя после моего пожелания — а у ребенка (девочки, к<отор>ую назвала Kiki) кроме русской няни и бабушки — еще скандинавская няня, и ребенок этот (7 мес.!) отправлен с Nurse [няня - фр.] — в Plessis-Robinson [Дальнее южное предместье Парижа.]. А мать — здесь: ходит по гостям и собраниям.

А письмо — хранит. (Документ? Патент на благородство? Но — кому я его ни выдавала!!! Скорей — примета обратного!)”

После более близких отношений с Цветаевой и любовного конфликта Вера тоже изменила своё отношение к Марине. В письме Кириллу Хенкину она писала о сыне Цветаевой :

“Когда я увидела его четырехмесячным ребенком в колясочке, и склонилась над ним, на меня глядели злые пронзительные глаза тридцатилетнего человека. Но это можно объяснить — у него была такая ужасная мать, что он мог таким родиться. Он ненавидел всех и презирал весь мир, а это от нее!".

Хенкин, в свою очередь, добавляет к этому :

“Надо вам сказать, что он был действительно отвратителен. Поэтому я его всегда считал, как многие, сыном Родзевича”.

Вера говорит об известном русском  литературоведе и филологе, профессоре Королевского Колледжа в Лондоне Дмитрии Святополк-Мирском, с которым она была в близких дружеских отношениях. Мирский в эмиграции очень поддерживал Цветаеву и морально и материально. Кроме того он устраивал её творческие вечера в Лондоне. В 1932 году при содействии Максима Горького Мирский вернулся в Россию. В 1937 году был арестован, приговорён по «подозрению в шпионаже» к 8 годам исправительно-трудовых работ. Умер в лагере под Магаданом в июне 1939 года. Мирский был влюблён в Веру и говорил ей : “Либо ты выходишь за меня замуж, либо я возвращаюсь в Россию”. Получается, что она и в его судьбе сыграла роковую роль.

 

От ставшего близким другом Сергея Эфрона Вера узнала, чем он занимается, и без всяких понуждений, вполне осознанно стала, как и он, агентом ОГПУ. Так же как и он, она активно участвовала в деятельности “Союза возвращенцев на Родину’. Благодаря их стараниям в Советскую Россию возвращались многие эмигранты, которых там арестовывали и отправляли в лагеря.

Из других источников известно, что для работы в ИНО (иностранный отдел) ОГПУ Веру завербовал её любовник Родзевич. По некоторым сведениям они какое-то время были женаты в 1937-38 годах. 

В 30-е годы взгляды Веры становятся всё более просоветскими. В 1936 году она разводится с Сувчинским и летом возвращается в Россию. Около года она преподает в подмосковной школе разведки. Что именно она преподавала неизвестно, скорее всего иностранные языки.

На совместном совещании с Мирским и Литауэр (это решение поддержал из Парижа Эфрон) было решено, что Вере для служебных задач целесообразно выйти замуж за Роберта Трейла — английского журналиста, шотландца по происхождению, который в это время находился в Москве. Замысел был осуществлен, и с этого момента паспорт подданной Великобритании облегчал ей роль связной между Москвой и Францией.

Роберт Трейл погиб в боях Гражданской войны в Испании. От этого брака Вера родила свою единственную дочь.

В начале сентября 1937 года Вера внезапно покидает Москву. Это произошло сразу после её аудиенции у Ежова — тогдашнего наркома НКВД. Она пришла к нему на девятом месяце беременности со списком своих арестованных друзей, в нём было 20 фамилий. Вера требовала их освобождения и прекращения террора. На следующий день, вернее ночью ей позвонили и потребовали уехать за пределы России в течение суток. Хотя Вера очень хотела родить ребёнка в Стране Советов — самой лучшей стране, как она искренне тогда считала. Но потом сама удивлялась, как её не арестовали.

В одном из писем она делится с другом :

“Как я выжила там в 1937 г., не совсем понятно. Была догадка, что в меня влюбился сам Николай Иванович Ежов. Что он спас жизнь мне – это факт, но влюбился — мне кажется, нет. Вряд ли. Он был мне вроде как до талии, а я была на 9-м месяце беременности. Где тут любовь?”

Она оказалась единственной, кто в 1937 году поехал в Советский Союз и вернулся оттуда. Это совершенно уникальный случай.

Ирма Кудрова — биограф Цветаевой — считает, что возвращение Веры в Париж было запланировано Ежовым, чтобы использовать её в качестве эмиссара, — для срочной передачи в Париж денег и распоряжений. И по причине ее настоятельной и крайне неудобной просьбой, касающейся арестованных друзей, ускорил сроки ее отъезда.

В полицейских документах, сохранившихся в в архивах Гуверовского Института, считается установленным, что Трейл привезла из Москвы чек на большую сумму для передачи матери Виктора Правдина (он же Франсуа Росси, один из настоящих убийц Игнатия Рейсса — бывшего резидента ОГПУ, отступника).

Вернувшись в Париж, Вера рассказала Сергею Эфрону правду и про сталинские процессы, и про бессудные расстрелы, и про повальные аресты. Через несколько дней Сергей и сказал ей : «Меня запутали в грязное дело, я ни при чем» — но добавил: «я должен уехать…» Это было как раз после убийства в Швейцарии Игнатия Рейсса (4 сент. 1937г.), в которое, как считают некоторые, был замешан Эфрон. Сама Вера позднее утверждала, что это не так. Из её письма Кириллу Хенкину :   

“Ты его совсем безапелляционно причисляешь к женевским убийцам, а я на 99 1/2 % уверена, что нет, — не только не участвовал, но и не знал. I am open to facts, — но только факты смогут доказать мне, что я все эти 43 года ошибалась.”

“Я на числа очень плоха, но помню, что я приехала из Москвы во Францию в день после убийства Рейсса и прочла о нем <...> в поезде, подъезжая к Парижу. <...>  в тот же вечер появился Сережа. Конечно, из Женевы до Парижа недалеко, дело не в этом, а в том, в каком он был состоянии — а это было совсем не похоже на человека, только что совершившего убийство. Он приходил ежедневно, до 19-го, когда, вечером, я пожаловалась, что у меня какие-то странные crampes (спазмы - фр.) . Он компетентно стал смотреть на часы, определил, что это — роды, побежал за taxi и отвез в клинику. Все эти (сколько? 10?) дней он волновался на две темы — мои будущие роды, а главное — что он в первый раз в жизни влюблен, но как он может бросить Марину? <...>  Когда же он примчался проститься со мной в этой же maternelle <родильное отделение - фр.>  (т. е. несколько дней после 20-го сент.), никакого героического self-control не было — бледный, и задыхался, и явно был потрясен совсем неожиданной катастрофой. Если бы он был в чем-то виновен — «неожиданной» эта катастрофа быть не могла.”

Веру тоже подозревали в причастности к убийству Рейсса, На допросе во французской полиции она убедительно доказала собственное алиби предъявив паспорт, где таможенная служба зафиксировала, что именно в день, когда Рейсс был убит под Лозанной, — то есть 4 сентября — Трейл пересекала территорию Польши.

Французской полиции была хорошо известна просоветская деятельность Гучковой. Поэтому, когда началась Вторая мировая война, ее в числе других нежелательных иностранцев в 1939 году интернировали в концентрационный лагерь, где у нее завязался роман с немецким антифашистом, ветераном интербригад Бруно фон Заломоном, который несколько лет спустя умер от туберкулеза. Из лагеря Вера при помощи меньшевика и масона А. Я. Гальперна сумела сбежать в Португалию. А в 1941 году перебралась в Лондон. Там она написала хвалебную книгу о СССР и Сталине. Книга успеха не имела. Разочаровавшись в советском режиме сразу после окончания войны, Вера скупила и уничтожила остатки тиража книги. Из компартии она тоже вышла.

В дальнейшем её кипучая энергия была направлена на поддержку молодого государства Израиль.

После войны Вера жила в Лондоне. Однажды в ее доме случился сильный пожар. Приехавшие пожарные были уверены, что в таком сильном огне искать живых бесполезно. Но соседи настаивали — “На втором этаже живёт русская — она не может погибнуть”. И Веру действительно спасли. Только после падения она повредила ногу, последствием чего стала небольшая хромота, как и у отца после ранения.

В 1947 году она перевела на французский язык книгу известного перебежчика Виктора Кравченко “Я выбрал свободу”, которая считается предшественницей “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына. Он стал первым советским гражданином, попросившим политического убежища за границей в 1943 году. Вера была его переводчицей на знаменитом процессе 1949 года — Кравченко против «Les Lettres françaises» — прокоммунистической газеты, объявившей его книгу ложью. Кравченко подал иск на редактора «Леттр франсэз» Клода Моргана и на его ведущего сотрудника Андре Вюрмсера за клевету и выиграл дело, призвав многочисленных свидетелей из разных сословий, пострадавших от советской власти и сталинского режима. Этот процесс явился своеобразным эквивалентом Нюрнбергского, — на нём был символически осужден коммунизм. Так что этот суд нанёс репутации коммунизма много больший вред, чем сама книга. Можно найти подробные и интересные описания этого процесса, длившегося два месяца. Например  в книге Бориса Носика "Литературные и агентурные тайны Парижа" и в воспоминаниях свидетельницы процесса Наталии Переверзевой — внучки министра юстиции во Временном правительстве А. Керенского — Павла Переверзева. Нина Берберова, в качестве корреспондента журнала "Русская мысль" вела репортажи с процесса, составившие впоследствии книгу «Процесс Кравченко».                 

Вскоре после выхода книги Кравченко Веру Трейл пригласили работать на радио ВВС в качестве главного кинокритика.

Одно время Вера дружила со Светланой Аллилуевой, но потом они поссорились из-за Сталина — отца Светланы.

В 60-х годах она неоднократно посещала СССР как официальный переводчик ряда британских делегаций. Сотрудничала ли далее Вера с КГБ, неизвестно. Но то, что ей разрешали приезжать в СССР, несмотря на ряд антисоветских жестов, как в деле того же Кравченко, вызывает подозрения. Забыли ли спецслужбы своего старого верного агента? Дело Веры Гучковой-Трейл до сих пор хранится в архивах ФСБ — КГБ под грифом “Секретно”

Скончалась Вера в апреле 1987 года в Кембридже. Еще при жизни она крепко поссорилась с своей единственной дочерью Марией, которая жила в Израиле и на похороны не приехала. Провожали Веру Александровну в последний путь ее внук — сын дочери, и внучка Сталина – дочь Светланы Аллилуевой.  

Вере Гучковой-Сувчинской-Трейл посвящена глава «Групповой портрет с дамой» в книге французского публициста Алена Бросса “Агенты Москвы” (Allain Brossat. Agents de Moscou. Le Stalinisme et son ombre. Gallimard, 1988).

Вера стала одной из центральных героинь фильма Михаила Козакова “Очерование зла”. Подробнее об этом фильме - о его немногих достоинствах и многочисленных недостатках - на странице о Константине Родзевиче

Вера была едиственной женщиной, письма которой до последнего дня хранил казанова российской эмиграции, едиственный реальный любовник Цветаевой – Константин Родзевич. Многочисленные письма от Марины он вернул её дочери – Ариадне Эфрон.

https://sites.google.com/site/galainterfil/istoria/licnosti/guckovy